Здравствуй, нежность - читать онлайн книгу. Автор: Дени Вестхофф cтр.№ 27

Зачастую блюда за столом Пьера и Мари Куаре по качеству и разнообразию ничуть не уступали лучшим образцам знаменитых ресторанов Франции. Жорж Помпиду часто называл бульвар Мальзерб «лучшей парижской трапезной». Помимо наущений моей бабушки, Джулия должна была угождать вкусам моего деда, который проявлял удивительную прихотливость по части еды и питья. Я не видел лично, но мне рассказывали, будто бы он мог отправить блюдо обратно на кухню, всем своим видом выказывая крайнюю степень неудовольствия.

Иногда мы совершали дальние автомобильные поездки на его «олдсмобиле». Он всегда предпочитал американские машины, находя их более тихими и удобными. Кстати, именно за рулем его «Грэм-пейджа» с откидным верхом была сделана фотография, которую потом использовали для иллюстрации переиздания книги «Токсик» в издательстве «Сток». Мы путешествовали по Ло, в районе Шатору или Лиможа, но когда приближалось время обеда, он мог сделать крюк в сто километров ради какой-то особой фаршированной шейки или картофеля фри, запеченного в почечном соусе. Я рассказываю это специально для того, чтобы показать, каким он был гурманом, что порой нас так забавляло.

Многие говорили, что моя мать, когда к ней пришел литературный успех, забыла о своих корнях и покинула Ло. Я же думаю, что причина кроется в другом: она просто не хотела будоражить тихую, размеренную жизнь в любимом Кажаре бурей нахлынувших на нее страстей. И ее совершенно не волновали пересуды о том, что она якобы была дочерью госпожи Лобар и что книги за нее писала моя бабушка. С тех пор мать приезжала в Ло лишь осенью и в самом начале зимы, когда поток туристов ослабевал, а Кажар вновь обретал свое милое очарование. Она любила ездить по сельской местности на машине, любуясь осенними красками: пурпурным кармином и золотистой охрой необычайной красоты. Деревня располагалась в долине, со всех сторон окруженной скалами, поэтому летом там стояла невыносимая жара, а вот осень дарила мягкое тепло и щедрый колорит…

«Известняковое плато — это километры и километры холмов, где видны лишь руины хуторов, опустевших из-за отсутствия воды». «Этот район удивительным образом избежал туризма, телевидения, автострад и амбиций». Ло было единственным местом, где моя мать находила полное отдохновение, где она каждый раз обновлялась — мягко, без разрушений и шума. У нее всегда была жизненная потребность в спокойствии и тишине, по крайней мере, хотя бы час в день, где бы она ни находилась. В Ло запахи, цвета, свет — все оставалось таким же, каким было в ее ранние годы. Она как будто возвращалась в детство, которое, как она сама говорила, никогда ее не покидало. «Или я была изначально излишне взрослой, или же я, когда выросла, осталась в детстве… Я никогда не чувствовала разрыва между детством и взрослой жизнью, и это часто смущало меня».

Успех ее романа «Здравствуй, грусть» резко вытолкнул ее в суровый мир взрослых, так и не дав ей как следует попрощаться с детством. Но вот что удивительно: несмотря на то что книга помешала взрослению матери, она же позволила целым поколениям обрести зрелость.

Друзья моей матери осуждались не раз. Осуждались за то, что были слишком приближены к ней, за то, что чрезмерно ее опекали и хотели, чтобы мать общалась только с ними. Очень скоро это недовольство достигло таких масштабов, что уже мою мать стали упрекать в том, что она окружила себя сомнительной группой поклонников, которые только и мечтали, чтобы войти в ее окружение, выделиться за ее счет или же воспользоваться плодами ее щедрости. В кругу ее самых близких друзей были Жак Шазо, Бернар Франк, Шарлотта Айо, Николь Висниак, Флоранс Мальро, Массимо Гарджиа, Фредерик Боттон и другие.

А в самом центре этого круга красовалась Пегги. ^[34] Я думаю, что по-настоящему они сдружились после ссоры с Эльке, в 1973 или 1974 году. Но общались они и до этого. Недавно я даже узнал, что они знали друг друга уже в 1969 году.

Пегги Рош не раз порицали (имея на то все основания) за то, что она полностью завладела вниманием моей матери, тем самым отдалив ее от многих друзей. У некоторых просыпалось желание защитить мою мать, оказать ей всяческую поддержку, отгородить ее от внешнего мира. А уж сколько раз я слышал, как кто-то хвастается, гордо называя себя «лучшим другом Франсуазы»! Надо сказать, что на этот титул одновременно претендовали очень и очень многие. Всегда был кто-то, считавший себя лучше и достойнее. Это было своего рода соревнование: будь лучшим другом или проиграй! Возвращаясь к Пегги, скажу, что она была лучшей претенденткой и оберегала мою мать как никто другой. Она была для матери настоящей опорой в жизни и при этом фактически двадцать лет находилась в ее тени. Пегги выполняла всю ту ежедневную рутину, которая так претила моей матери: покупки, готовку, уборку и даже выбор гардероба и места для отдыха. С появлением Пегги мать сбросила с себя тяжелое бремя повседневности. Отныне Пегги отвечала за все. Пегги была удивительным человеком: крайне вспыльчивым, импульсивным, но притом обладающим невероятной интуицией. Ее тонкое эмоциональное восприятие окружающего мира прекрасно дополняло холодные, отстраненные суждения моей матери. Пегги сразу же видела людей насквозь и всегда предупреждала мою мать относительно нежелательных связей. С шарлатанами, жуликами и спекулянтами, желавшими познакомиться с моей матерью, Пегги расправлялась быстро, грубо и безжалостно. В ход шли не только ее скверный характер, но и врожденные элегантность и представительность. Пегги обычно хватало пары «ласковых» слов, чтобы проходимец бросился наутек. При этом она оберегала мою мать и от внутренних демонов, вовремя удерживая ее от известных крайностей. Когда в 1981 году мать покинула дом на улице Алезья и решила поселиться на Шерш-Миди, Пегги быстро организовала этот переезд, да к тому же и дом украсила к приезду матери. Пока Пегги улаживала все вопросы, мать жила в гостинице, а потом просто въехала в новую квартиру, как к себе домой. Ей просто сказали: «Ваша спальня здесь, ваша ванная там, ваши личные вещи вот на этой полочке». С того самого дня Пегги заняла весьма значительное место в жизни матери. Болезненно ревнивая, Пегги не подпускала к моей матери надолго никого, за исключением родных и близких. С 1981 года она твердо обосновалась на улице Шерш-Миди вместе с моей матерью и практически сразу же выгнала Терезу и Оскара, прислуживавших в нашем доме с 1968 года. Не знаю, что послужило тому причиной: ревность или стремление доказать свой авторитет.

Она также уволила Мэрилен Детшерри, ту самую женщину, — поверенную банка Ротшильдов, — которая двадцать лет исправно следила за финансами моей матери, заставляла ее платить налоги, не допускала лишних растрат — словом, делала все, чтобы уберечь мою мать от разорения. С уходом Мэрилен мать снова могла пользоваться чековой книжкой и кредитной картой. Она снова стала финансово независимой и могла тратить деньги, как ей вздумается. Неудивительно, что в 1990-е годы на нее обрушился целый каскад финансовых проблем.

Обладая отменным вкусом, Пегги Рош в то время работала стилистом и журналисткой во многих модных женских изданиях, таких как «Эль», «Мари-Клер», «Мари-Франс» и «Вог». У нее был настоящий талант, истинное предназначение к моде. Из куска тесьмы и метра старого шифона она могла творить чудеса, а ее модели выглядели так изящно и были одеты с таким вкусом, что рядом с ними Грета Гарбо могла показаться обычной замарашкой.