Казанова - читать онлайн книгу. Автор: Ален Бюизин cтр.№ 85

Поэтому не стоит спешить и чрезвычайно драматизировать положение Казановы. С чисто материальной точки зрения, имевшей важность в его глазах (он никогда не упускал того, что ему положено), положение его было устойчивым и даже завидным. Он должен был в принципе получать жалованье в тысячу флоринов в год (на самом деле он, кажется, получал не более пятисот флоринов), то есть в два-три раза больше того, что ему прежде платила венецианская инквизиция за гораздо более тяжелую и утомительную, к тому же унизительную работу. Кроме того, он имел в своем распоряжении личного слугу, повара и собственный экипаж, предоставленный графом Вальдштейном. И потом, разве не занимался он исследованиями, о чем не раз мечтал во время своих изнурительных скитаний? Разве не обрел он в библиотеке Дукса покойную гавань, какую мечтал найти в бенедиктинском аббатстве Эйнзидельн и в княжеской библиотеке Вольфенбюттеля?

В чем, собственно, заключались обязанности Казановы в Дуксе? У графа была огромная библиотека в сорок тысяч томов, которые были расставлены на полках в полнейшем беспорядке, без всякого каталога. Вся работа Казановы состояла в том, чтобы навести кое-какой порядок в этом невероятном хаосе, устроенном на первом этаже правого крыла в первом дворе, в длинной галерее, хорошо освещенной широкими окнами с узкими перекрестьями, под низким сводом. Нужно также приобретать необходимые книги, которых не хватает, выбрасывать бесполезные труды, избавляться от дубликатов, проводя умелую обменную политику со знающими книготорговцами. Доказательством того, что эта работа была ему интересна, служит письмо Казановы к Максу фон Ламбергу, в котором он укоряет своего хозяина за то, что тот покупает недостаточно новых книг в пополнение существующего собрания: «Неприятности, которые хотели устроить моему доброму господину из Дукса, коему я имею честь принадлежать, вынудили меня отправиться в Дрезден, где я пробыл шесть дней и довел все дела до успешного завершения. Через два-три дня граф вернется, и я посвящу большую часть времени дружбе, благодарности и долгу. Граф возвращается из Англии, где он забавлялся и где купил тридцать лошадей: они невероятно красивы, но меня не интересуют. Я бы всех их охотно отдал, чтобы заполучить книги, коих не хватает в его библиотеке, хранителем которой я являюсь, тогда как граф отдал бы всю свою библиотеку за единственную лошадь, хвалу которой пел Ариосто, или за одного из коней Ахиллеса, которые, если верить Гомеру, умели разговаривать, как ученые мужи, или, по меньшей мере, как достойные люди, никогда ничему не учась».

Дукс к тому же был не столь удален от мира, как можно было подумать. Замок соседствовал с летней резиденцией в Топлице, со своим замком и курортными заведениями. Там можно было встретить лучшее сообщество, вращавшееся вокруг принцессы Марии Кристины, дочери принца де Линя, которая была замужем за графом Жаном Непонуцемом де Клари. Тем не менее «зимой там должно быть скучно. Последние курортники и туристы, задерживавшиеся на конец осени в Топлице, покидали эти края и унылое существование маленького провинциального городка. Снег падал густыми хлопьями и запирал людей в своих домах, лишая их всех других развлечений, кроме вульгарных сплетен», – размышляет Ги Андор. Время, должно быть, долго тянулось для того, кто некогда колесил по Европе вдоль и поперек. Ему ничего не оставалось, кроме как удалиться в две комнаты своих небольших апартаментов, расположенных на втором этаже, над библиотекой, и продолжать обширную переписку, благодаря которой он поддерживал связи с важными людьми или близкими друзьями: графом и графиней фон Ламберг, принцем де Линем, принцессой Клари, князем Белосельским, послом России в Дрездене, графом Кенигом, княгиней Лабковиц, Опицем, Да Понте, Дзагури, Меммо, аббатом делла Лена, Франческой Бускини, своей последней венецианской любовницей. Столько писем не заменяли ему былой остроумной беседы со знаменитейшими писателями – д’Аламбером, Вольтером, Руссо, Фонтенелем, Кребийоном, кардиналом де Берни и самыми могущественными государями – Фридрихом II, Екатериной Великой, Иосифом II. Казанова, должно быть, чувствовал себя одиноким, обреченным на молчание. И – недобрый знак! – заводил долгие немые разговоры с Мелампигой, своей собакой, названной так из-за цвета своей шкуры – белой с черными пятнами, помесью гончей и фокстерьера. Кстати, на ее смерть он напишет траурную речь на латыни: «Увы! Мелампиги больше нет! Прекрасная при жизни, жемчужина своей породы, с ушами, стоящими торчком, словно чтобы не пропустить ничего из того, что говорилось», и т. д.

Без сомнения, больше всего Казанову в Дуксе обижало и ранило то, что к нему там не относились с уважением и почтением, каких он, на его взгляд, заслуживал своими качествами великого писателя и исключительного мыслителя. Нужно представить себе Казанову, одновременно хнычущего и требовательного, крайне самолюбивого, нытика и спорщика. Любой пустяк нервировал его и выводил из себя. Его стенания и жалобы были столь постоянны и многочисленны, что вызывали у окружающих улыбку.

«Только не думайте, – писал принц де Линь, – что в этой тихой гавани, открытой ему благодетелем графом фон Вальдштейном, дабы оградить его от бурь, он их не искал; не проходило и дня, чтобы из-за его кофе, молока, блюда макарон, которых он требовал, в доме не разгорались ссоры. Повар плохо приготовил ему поленту, конюшенный дал ему плохого кучера, чтобы приехать ко мне, собаки лаяли всю ночь; к Вальдштейну приехало больше гостей, чем он ожидал, и поэтому ему пришлось есть за малым столом. Резкие или фальшивые звуки охотничьего рога пронзили ему уши. Кюре ему надоел, вздумав добиться его обращения. Граф не поздоровался с ним первым. Суп ему из лукавства подали слишком горячим. Слуга заставил его ждать, когда он попросил пить. Его не представили важному человеку, приехавшему взглянуть на копье, которым пронзили великого Валленштейна. Ему не открыли оружейную, и не потому, что не было ключа, а из злости. Граф взял какую-то книгу, не предупредив его. Конюх не снял шляпы, проходя мимо. Он заговорил по-немецки, а этого не слыхали. Он рассердился – смех. Он показал свои французские стихи – смех. Он жестикулировал, декламируя свои итальянские стихи, – смех. Он сделал при входе реверанс, какому обучил его шестьдесят лет назад знаменитый танцмейстер Марсель, – смех. Он важно выступал в менуэте на каждом балу – смех. Он прикрепил белое перо, облачился в раззолоченный шелк, надел бархатный сюртук и подвязки с блестящими пряжками поверх подвернутых шелковых чулок – смех. “Cospetto! – говорил он, – вы все негодяи, якобинцы, вы все виноваты перед графом; и граф виноват передо мной тем, что вас не накажет. Сударь, – сказал он ему, – я проткнул брюхо главному польскому воеводе, я не дворянин, но стал дворянином”. Граф рассмеялся – новая обида».

Ему поверить, так все в Дуксе нестерпимо: климат слишком холодный для итальянца, немецкий выговор местного населения – гортанный и ранящий его ухо, да и сами местные жители ему не по вкусу. И в самом деле, сосуществование с местными, в особенности с прислугой замка, зачастую ленивой, обжористой, вороватой, с поселянами Дукса и окрестными крестьянами – настоящими скотами, с его точки зрения, – было нелегким. Зато они пользовались частыми и долгими отлучками графа, чтобы перечить Джакомо и делать его жизнь невыносимой, стараясь унизить его всеми способами. Для них Казанова был бедным заносчивым стариком, рядящимся в смешные устаревшие костюмы и придерживавшимся чопорных манер другой эпохи, иностранцем, который позволял себе все критиковать, к тому же итальянцем. За кого он себя принимает, этот гордец? По какому праву так важничает и на всех посматривает так надменно, с видом превосходства? Дай ему волю, так только и придется, что слушать его, подражать ему, выказывать ему уважение. В конце концов он такой же слуга, как и они. И Казанова, конечно, никак не пытался поправить положение: смотрел на всех свысока, не хотел ничего понимать из того, что они говорили по-немецки, и замыкался в презрительном молчании: «Я в Дуксе, где, чтобы жить в согласии со всеми моими соседями, достаточно не рассуждать вместе с ними – нет ничего легче». Без сомнения, к тому времени характер его совершенно испортился. Он стал желчен, раздражителен, мелочен, брезглив, оказавшись на положении полуслуги. Жалуясь на все подряд, он становится мишенью насмешек и недобрых выходок. Он напрасно сердится, ведь гнев его бессилен. Вскоре ссоры обостряются, становятся злее и переходят в постоянную, мелочную и скрытую войну между старым обольстителем и обслугой замка, сплотившейся против него.