Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова - читать онлайн книгу. Автор: Е. Бурденков cтр.№ 58

Перегибов же в деле коллективизации, как и писал тов. Сталин, было очень много. Так, руководители некоторых районов Уральской области, даже не посоветовавшись с населением, объявляли о создании больших крестьянских коммун. Одной такой коммуне-«гиганту» в Краснополянском районе в местной печати пели хвалебные гимны, «Уральский рабочий» помещал о ней восторженные статьи. Председатель тамошнего райисполкома говорил мне, что, организовав коммуну в масштабе всего района, они теперь ставят вопрос о ликвидации аппарата советской власти. Вот до какого идиотского вывода договорились! Секретарь Новозаимковского райкома Денисов сутками «беседовал» с единоличниками об их вступлении в колхоз. Чтобы «беседа» шла непрерывно, попеременно сменялся со своим заворготделом. Доведенные ими до остервенения крестьяне убегали в Тюмень.

В Шадринском районе у не желавших вступать в колхоз мазали заборы дегтем или вывешивали на воротах красный фонарь, что в первом случае означало, что здесь живет распутная женщина, в во втором – являлось обозначением дома терпимости. Осенью 1932 года в Туринском районе комсомольцы в рамках кампании по озеленению самовольно засадили молодыми деревцами только что вспаханную целину. Крестьяне возмутились и прогнали парней с пашни, а посаженные деревья выбросили. Ребята перепугались, прибежали в сельсовет с вестью, что в селе восстание. Председатель сельсовета и члены партячейки, не разобравшись, удрали в соседний район и сообщили о происшествии в обком и облисполком. Там не поверили и отправили в село не вооруженный отряд, а комиссию, которая по пути встретила целую депутацию. Крестьяне им заявили буквально следующее: «Едем за советской властью, которая от нас сбежала. Мы ее не трогали, а малость поучили комсомольцев, чтобы они не совались не в свое дело». Сколько было хохоту, когда на облисполкоме докладывали об этом происшествии – я при этом присутствовал. Но если говорить серьезно, послушайся мы в свое время в Пыскоре агронома Сапожникова и организуй коммуну, дело действительно могло кончиться восстанием.

Так вот, статья тов. Сталина отрезвила многих таких «активистов», которые еще и подзуживали – мол, карликовый колхоз – «могила колхозного строя», надо создавать «гиганты» (своими ушами слышал такие призывы в Соликамске от врага народа Кабакова). Тех же, вроде меня, кто пошел против таких «гигантов», в первое время сажали в тюрьму как изменников. Как я уже писал, та же участь ожидала и меня.

Как известно, осенью 1930 года округа были ликвидированы и нас, двадцатку ЦК партии, направили на укрепление районов. Меня назначили заведовать финансами в Новозаимковский район, за Ялуторовском – в места, где я при царизме отбывал ссылку. На мой вопрос, что это за район, один из руководителей областных финансов сообщил: «Район хороший, сплошь кулацкий и бандитский, поработать тебе есть где». Видимо, не случайно, что перед отъездом в добавление к своему браунингу в ГПУ я получил еще и наган. Поехал один, без семьи. Перевез, когда нашел более или менее подходящее жилье.

Ново-Заимка оказалась захолустьем почище Соликамска. В то, что мы когда-то жили в «самой» Перми, уже как-то и не верилось. Осенью, в распутицу, когда на улицах была непролазная грязь, на работу приходилось добираться в охотничьих сапогах. Зимой тяжело переболел гриппом – в основном на ногах, валяться в постели некогда было. Жену, маленьких детей и старуху-мать привез в Ново-Заимку в пургу, почему-то ночью. Нашими хозяевами были старик со старухой. Он – бывший крупный возчик, водил обозы в Иркутск, обратным ходом доставлял в Тюмень китайский чай. Уезжал осенью, зимником, возвращался ближе к весне. Много рассказывал о своих дорожных приключениях – и как в пургу в 50-градусный мороз замерзал, и как встречался с бродягами, беглыми каторжанами и медведями. Как «гулял» в Иркутске даже с француженками. Занятный был старик, высокий, могучий. В бане парился до одури, хотя ему в то время было около 80 лет. Как я потом узнал, он, как бывший кулак, поддерживал связи с кулаками соседних деревень, и потому там с неслыханной быстротой узнали о моем приезде. Жена видела, как с нашими хозяевами постоянно шептались какие-то пришлые люди, а после старики приставали к ней и к матери с расспросами о том, что я думаю делать и каков я характером. Пытались ей всучить взятку в виде утки, гуся, еще каких-то продуктов.

Но какой же шум поднялся, когда я стал облагать кулаков в индивидуальном порядке! Дело в том, что к моему приезду в районе было обложено всего 39 кулацких хозяйств – намного меньше, чем их было на самом деле. Я действовал законно – на основании письма Совнаркома РСФСР о массовом недообложении индивидуальным налогом зажиточных крестьян. После этого моим домашним не стало житья – их осаждали старики, старухи, молодые, все жаловались на мою жестокость и бессердечие, угрожали расправой, говорили жене: «Он, ведь, у тебя часто ездит по деревням один, долго ли до греха, вдруг подшибут». Соседи перестали продавать нам молоко, хлеб, муку, нечем стало кормить наших малышей. В общем, жили от базара до базара, пока не обзавелись коровой, курами и огородом.

Пришлось поменять и жилье. Жена подыскала пустующий кулацкий дом, его быстро отремонтировали, и мы туда переселились. Однажды прибегает ко мне на работу дочурка вся в слезах и кричит: «Папа, иди скорее домой, у нас пожар!». Бегу домой, в комнатах полно дыму который идет откуда-то из-под печки. Бросаюсь в подвал, вижу там тлеющую балку, заливаю ее водой. Выяснилось, что печники, которые перекладывали при ремонте печь, не позаботились изолировать ее даже песком, и когда ее затопили, угли стали проваливаться в щели и зажгли и пол, и половую балку. Этих горе-печников потом пытались найти, но тщетно. Я понял, что это была месть со стороны кулаков, и сообщил об этом в районное ГПУ. Тем дело и кончилось. Потом печь нам переложили уже по всем правилам.

Сверх ранее обложенных 39 кулацких хозяйств я, по общему счету, обложил еще 100. На меня посыпались жалобы в Свердловск и даже в Москву, но все затребованные по этому случаю дела были решены в мою пользу – материал был оформлен правильно, и Свердловское облфо его утвердило. Местное кулачье ждало подходящего случая, чтобы отомстить. Все это понимали, и когда мы в одном из близлежащих к райцентру сел устроили выездную сессию президиума райисполкома, член сельсовета, у которого мы остановились, отправился на заседание с берданкой в руках. На наши недоумения он ответил, что членам сельсовета вечером без оружия ходить нельзя: «Зашибут из-за угла». И это было в конце 1930 года, на 14-й год советской власти!

Тем не менее, заседание прошло хорошо, народу в сельсовет набилось полным-полно, задавали много разных вопросов, звали приехать еще. Но ситуацию в этом селе мы без внимания не оставили, и скоро там арестовали группу бандитов, которые убивали колхозных активистов. Троих из них расстреляли, остальные получили по 10 лет тюрьмы. После этого в этом селе стало тихо. Я много ездил по деревням, но ни разу на меня никто не напал. Правда, в те времена мы путешествовали с наганами.

Кампания по коллективизации шла своим чередом. Единоличников мы обычно собирали в сельсовете и ночь напролет с ними беседовали, призывая вступать в колхоз. К сожалению, примеров благополучной колхозной жизни в нашем распоряжении было мало. Часто колхозный скот плохо кормили и он подыхал с голоду, работу в поле колхозники старались заменить разговорами в правлении, под шумок уводили на дворы своих бывших коров и лошадей.