Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова - читать онлайн книгу. Автор: Е. Бурденков cтр.№ 56

Материально в Челябинске мы стали жить лучше – здесь по «партмаксимуму» я получал уже 64 рубля в месяц против 51 рубля в Сарапуле. Но на новом месте мне не нравилось. Хотя Челябинское отделение Промбанка было относительно крупным, работать там было скучно – местной промышленности в городе было мало, а имевшиеся предприятия давно функционировали. Не привык я и к отсутствию общественной работы, а ее не было – в Челябинске меня никто не знал. Кое-как прожили мы здесь 9 месяцев, и я попросился в Пермь, где было самое крупное в области отделение Промбанка – с 5-миллионным балансом.

В Перми пошла совсем другая жизнь и в профессиональном, и в общественном плане. Работа здесь была уже не сарапульского масштаба – Пермский округ был несравнимо крупнее и промышленно более развит, начиная с самой Перми, бывшего губернского города. Здешнее отделение Промбанка кредитовало крупные заводы– Лысьвенские, Чусовские, Добрянские. Из частников мы давали кредиты торговцам – частной промышленности к тому времени уже не было, а кустарей кредитовали мелкие кредитные кассы. Меня избрали в президиумы Пермского горсовета и окружного исполкома, сделали членом ревизионной комиссии окружного комитета партии. Всего мы прожили в Перми два года.

Как управляющий пермского отделения Промбанка, летом 1928 года я вошел в бригаду по хлебозаготовкам. В то время с хлебом было плохо, а между тем разворачивалась индустриализация, вступила в действие первая пятилетка. Кулаки припрятали огромные запасы зерна, и вот нас пятерых послали в два-три района этот хлеб выкачивать. В окружкоме мы получили директиву: хлеб у кулаков добыть во что бы то ни стало, применять любые средства, но так, чтобы не вызывать восстаний.

По приезде в каждое село мы первым делом собирали коммунистов и комсомольцев, бедноту и советский актив. От них узнавали настроения крестьян, а также имена держателей хлеба. Затем вызывали таких в сельсовет (беседы с ними почти всегда проходили ночью) и предлагали сдать зерно добровольно. Если кулак зарывал хлеб в землю (об этом мы, как правило, узнавали от соседей), его судили. На таких «процессах» я выступал в роли общественного обвинителя, и меня прозвали «прокурором». Подолгу и основательно беседовали с середняками – объясняли, сколько зерна надо сдать, а сколько можно оставить себе. После этого середняки, как правило, сдавали хлеб добровольно. Кулаки же – всегда под большим нажимом, нередко оказывая физическое сопротивление. Один из них встретил наших комсомольцев с дубиной в руках. Те разозлились, усадили его в телегу, рядом положили распоротую перину и так и повезли, всего в пуху. Этого кулака в селе не любили, называли «живодером», и потому симпатии сельчан были на нашей стороне. Мы, конечно, пожурили комсомольцев за допущенный «перегиб», но после ночной беседы в сельсовете этот кулак хлеб сдал, и много.

Радио тогда в деревне не было, и я несколько раз выступал перед крестьянами с докладами о текущем моменте. Народу всегда собиралось много. Говорил я, наверное, неплохо, и мои доклады проходили очень оживленно. Всегда подводил к тому, что чтобы укрепить наш советский строй, требуется индустриализация страны, а ее без хлеба не проведешь – рабочих надо кормить. Значит, задача крестьян – сеять больше хлеба и овощей и снабжать ими наше государство. Только в этом случае мы сможем устоять под натиском мировой буржуазии. В общем, спустя три недели мы «победителями» вернулись в Пермь.

Вторая моя крупная командировка была на Чусовской завод. Здесь мне предстояло подробно ознакомиться с состоянием дел прежде, чем открывать заводу новое, более широкое финансирование. Завод я обследовал детально, включая быт рабочих. Меня неприятно поразила пелена едкого дыма, которая день и ночь застилала город, – с непривычки было даже трудно дышать. Завод работал на древесном угле, который обжигался тут же, в печах, они-то и давали этот дым. Сейчас там углеобжигательных печей нет, их еще до Великой Отечественной войны перенесли в горы, подальше от города. Но заводской дым по-прежнему отравляет воздух.

В конце 1928 года по решению Уралобкома меня назначили начальником финансового управления округа. В Уральской области Пермский округ имел самый крупный бюджет. Но кроме финансов приходилось и руководить хлебозаготовками, и проводить выборы в сельсоветы, и распространять тиражи сельскохозяйственного займа, в общем – почти постоянно ездить по районам. Раза два в неделю мы устраивали и своеобразные телефонные «конференции» – соединяли телефоны сельсоветов с телефонами соответствующего райкома и райисполкома и заслушивали доклады уполномоченных. Наутро выезжали в сельсоветы, в которых требовалось наше присутствие. Часто приходилось ездить и на машиностроительные заводы – Очёрский, Павловский.

Распространять облигации займа и разыгрывать тираж мы отправились в райцентр – большое село Ильинское. В докладе на пленуме райисполкома в присутствии всех председателей сельсоветов я рассказал о деятельности окрисполкома, говорил и о грядущей коллективизации сельского хозяйства. Тут же образовали тиражную комиссию. По договоренности с райкомом партии, большой колонной местных рабочих с духовым оркестром мы двинулись на базарную площадь на митинг, на котором мне снова пришлось выступать – на этот раз о международном положении и, кратко, о смысле и значении займа. В заключение пригласил всех в районный клуб на тираж и на покупку облигаций займа. Все три дня кампании клуб был переполнен. Особенно оживленную реакцию вызывали выигрыши по облигациям и получение денег. Позднее секретарь райкома докладывал на бюро окружкома о «блестяще» проведенном тираже. Как мне рассказывали, ильинские рабочие тоже остались очень довольны этим невиданным ими прежде праздником.

В марте 1929 года, по решению того же Уралобкома, меня перевели в другой, Верхнекамский, округ на ту же должность руководителя финансового управления. Перевод из Перми в Соликамск выглядел ссылкой, и я отправился за разъяснениями в обком. Здесь узнал, что в Верхнекамском округе намечается строительство огромного химического предприятия и потому меняется весь состав так называемой «двадцатки ЦК». Новых руководителей подбирают особенно тщательно. В Соликамск мы с семьей выехали в конце марта уже не на санях, а на колесах, приехали на место, а там – зима в разгаре. Сам Соликамск по сравнению с Пермью выглядел деревней, только несметное количество церквей указывало на то, что это все-таки город. Не понравилось нам поначалу и в отведенном нам доме – холодно, сыро, неуютно.

Но планы нового строительства выглядели впечатляюще. Кроме химкомбината в Березове намечалось возведение калийного треста, нескольких новых угольных шахт, плотины на реке Вишере с последующим соединением ее с Печорой в единую водную систему. Одновременно предстояло возвести целые поселки и даже города для рабочих. На это тоже были выделены огромные средства, привлечена масса рабочих рук. Велись крупные лесозаготовки, причем часть леса вывозилась за пределы округа. В общем, стала понятной его нужда в сильных и энергичных руководителях.

Окрисполком возглавил Александр Николаевич Михалевский, бывший руководитель Нижнетагильского окрфо, а до того учитель. Я его знал еще по Перми как человека политически грамотного, вдумчивого, осмотрительного. Его жена, тоже бывшая учительница, заведовала отделом в окружкоме партии. Наша семья близко сошлась с Михалевскими и их четырьмя детьми. Сам Михалевский после Соликамска работал в Златоусте, в Челябинске, но в 1932 году, когда Уральскую область разделили на четыре новых – Пермскую, Свердловскую, Челябинскую и Тюменскую, я потерял его из вида. Его жена, будучи заведующей отделом школ обкома партии, в начале 1930-х годов умерла в Свердловске от разрыва сердца.