Лермонтов. Мистический гений - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Бондаренко cтр.№ 30

Ниже стихотворения было написано самим Лермонтовым: «Мечта». Связано ли это было с парижской Июльской революцией 1830 года, с событиями в самой России, никто не знает. Мальчик мечтает о мятежах и свержении царя? О крови и насилии? Но пока мечты оставались мечтами, и Мишель проводил время с прелестными соседками в Середникове. Целая тетрадь стихов была заполнена в 1830 году.

Связан этот год и с увлечением английским поэтом и бунтарем Байроном. Английский лорд на время стал его идеалом. Также конфликтующий с миром, также мечтающий о любви, также борющийся за свободу.

В первоначальном варианте Лермонтов начинает последнюю строфу: «Как он, ищу в стране моей свободы», позже из цензурных соображений переправил «Как он, ищу забвенья и свободы». Нет, никак не будем отрицать определенный индивидуалистический лермонтовский радикализм, отнюдь не придуманный советскими исследователями. Тогда надо перечеркнуть чуть ли не всю поэзию Лермонтова. Даже Пушкин был поспокойнее, особенно к концу жизни.

Джордж Гордон Байрон царил тогда в русской литературе, им увлекались и Александр Пушкин, и Кондратий Рылеев, и все декабристы, и Виссарион Белинский. Как всегда в таких случаях, увлечению байронизмом способствовали не только стихи великого английского поэта, сколько сама его жизнь. Изгнанный за бунтарство из родной Англии, несмотря на свой титул лорда, он воевал за свободу Италии и, в конце концов, погиб за свободу Греции во время греческого восстания 1824 года. В Англии в то время о Байроне вообще не принято было говорить, как ни парадоксально, в царской России с его именем было полегче, потому что Россия воевала с турками, и, следовательно, враги Турции были нашими друзьями.

Может быть, Михаил Лермонтов и стал бы всего лишь вторичным байронистом на всю жизнь, заразившись его идеями и возлюбив его стихи. В этом и сейчас упрекают Лермонтова иные писатели и литературоведы. К счастью, сам творческий дар Лермонтова заставлял его перебарывать байронизм. В этом и заключается истинная русскость. Все полезное русифицировать и сделать своим!

До конца дней своих оставаясь поклонником байроновского гения, он еще в Москве, будучи студентом, понимал, что его путь — иной. Путь русского национального поэта, идущего от своих корней, своих традиций. Байрон уже ни «Бородино», ни «Песню про… купца Калашникова», ни «Героя нашего времени» не написал бы.

И уже спустя год с небольшим после начала своего увлечения Байроном, в 1832-м Михаил Лермонтов пишет:

Московский период Михаила Лермонтова, думаю, прежде всего важен как период становления поэта. Из Москвы в Санкт-Петербург в 1832 году ехал пусть еще мало кому известный, но уже состоявшийся русский поэт. Дело другое — надо ли было ему туда ехать? Историю не повернешь, но мне искренне жалко, что с учебой в Московском университете у Михаила Лермонтова ничего не получилось. Что тому виной: любовные увлечения, уход в поэзию, ломка юношеского характера? Не знаю, и никто никогда не скажет, будут существовать самые разные версии. Сейчас любят обвинять якобы малограмотных московских профессоров, изгнавших чересчур независимого студента, но я не уверен в этом.

Что мешало Михаилу Лермонтову ответить на экзаменах в формате заданного предмета, а потом уж фантазировать самому, сколько душе угодно? Немало самых светлых голов в России заканчивали в эти годы этот университет, отнюдь не упрекая его в неграмотности. Непонятен даже изначальный выбор Лермонтова. Почему-то 21 августа 1830 года Михаил Юрьевич пожелал учиться на нравственнополитическом отделении. Почему не на словесном? Отец вообще советовал ему уехать учиться за границу, что вполне было возможно. Но как жить без бабушкиной опеки? Впрочем, позже Лермонтов перешел на словесное отделение, где преподавали и Надеждин, и Каченовский, и известный еще по пансиону Павлов. Читали русскую историю, всеобщую историю, греческую словесность, римскую словесность, французский язык, немецкий язык… Вместе с ним учились Герцен и Белинский, Константин Аксаков и Иван Гончаров… Как всегда, всякое в учебе бывало, и студенты хулиганили, на лекциях того же Победоносцева воробья выпускали, и профессора разные были. Именно Московский университет становился в те годы центром русского образования. Сам же Лермонтов писал:

Из тех же профессоров Погодин был издателем «Московского вестника», Каченовский издавал «Вестник Европы»… Писал позже Александр Герцен о своих студенческих годах: «Да, Московский университет делал свое дело! Профессора, способствовавшие своими лекциями развитию Лермонтова, Белинского, а затем Тургенева, Кавелина, Пирогова, могут спокойно играть в бостон и еще спокойнее лежать под землей»… Существовали всем известные студенческие кружки Станкевича, Герцена, вокруг которых собирались все любители литературы и философии, политики и истории. Михаил Лермонтов в эти кружки не ходил, сторонился, чуждался шумных товарищей. Вся его жизнь шла как бы изнутри. Не хочу обвинять в чем-то моего героя.

Да, был такой период в его жизни, на лекциях если и сидел, то с книгой в руках, погрузившись в чтение. С товарищами общался мало, ни к каким кружкам — ни западников, ни славянофилов — не примыкал.

Как вспоминал его сокурсник П. Ф. Вистенгоф: «Видимо было, что Лермонтов имел грубый, дерзкий, заносчивый характер, смотрел с пренебрежением на окружающих. Считал их всех ниже себя… Хотя все от него отшатнулись… странное дело, какое-то непонятное, таинственное настроение влекло к нему и невольно заставляло вести себя сдержанно в отношении к нему… завидовать стойкости его угрюмого нрава…»

Свою студенческую жизнь описывает Михаил Лермонтов и в трагедии «Странный человек», и в поэме «Сашка», хотя и написанной уже в Санкт-Петербурге после юнкерской школы, но самой его московской по духу поэме.

Вспоминает свои студенческие годы и будущий автор «Обломова» Иван Александрович Гончаров: «Нас, первогодичных, было, помнится, человек сорок. Между прочим, тут был и Лермонтов, впоследствии знаменитый поэт, тогда смуглый, одутловатый юноша, с чертами лица как будто восточного происхождения, с черными выразительными глазами. Он казался мне апатичным, говорил мало и сидел всегда в ленивой позе, полулежа, опершись на локоть. Он недолго пробыл в университете. С первого курса он вышел и уехал в Петербург. Я не успел познакомиться с ним».