Когда начальники петербургской полиции жаловались Милорадовичу на устройство евреями кущей в столице, последний сделал распоряжение о сносе кущей в течение 8 дней»
[1653].
«В счастливые дни пребывания евреев на Сенной [площади] на них приходили смотреть столичные жители во время их праздников кущей. В эти дни сенновские евреи имели обыкновение строить внутри двора временные деревянные шалаши при домах, в которых жили. Снаружи шалаш сходствовал с четырехсторонними башнями и примыкал к дому с нижнего яруса до крыши; одна сторона шалаша сообщалась с внутренними покоями, а три, составленные из стеклянных рам, выходили на двор; шалаш разделялся на столько отделений, сколько дом заключал в себе ярусов, и каждое отделение состояло из одного покоя. Вечером шалаши освещались множеством свечек, евреи, с величайшим волнением, шумно располагались на лавках лицом к той стороне стены, которая присоединялась к дому; еврейки обносили мужей разными яствами и вином; евреи, предаваясь торжеству, кричали оглушительно, и под конец веселье переходило в шумную оргию. Тысячи зрителей толпились по дворам, любуясь странными празднествами евреев…»
[1654]
Михаил Андреевич считался на своем посту далеко не из лучших.
«Граф Милорадович, как известно, был плохой генерал-губернатор. Беззаботность его, невнимание и легкомыслие при решении массы дел и прошений, к нему поступающих, были хорошо известны современному ему обществу, и вот однажды выискался затейник, который сыграл над генерал-губернатором следующую шутку. Направлена и подана была Милорадовичу особого рода челобитная, причем расчет шутника-просителя состоял именно в том, что Милорадович подмахнет резолюцию, по обыкновению не прочитав путем бумаги. Ожидания вполне оправдались. Вот эта челобитная мнимого ямщика:
"Его сиятельству, господину санкт-петербургскому военному генерал-губернатору, генералу от инфантерии графу Михаилу Андреевичу Милорадовичу, ямщика Ершова покорнейшее прошение.
Бесчеловечные благодеяния вашего сиятельства, пролитые на всех, аки река Нева протекли от Востока до Запада. Сим тронутый до глубины души моей, воздвигнул я в трубе своей жертвенник, пред коим, стоя на коленях, сожигаю фимиам и вопию: 'ты еси, Михаил, спаси меня с присносущными'. Ямщик Ершов".
Собственноручная резолюция графа Милорадовича: "Исполнить немедленно"»
[1655].
Нередко генерал-губернатор сам лез в дела совершенно нелепого свойства. Александр Тургенев писал: «Ввечеру видел превращенного наизнанку "Вертера" и смеялся как бы во время оно… За первое представление, ознаменованное гласным шиканьем, многим запретил либеральный Милорадович ходить во французский театр; и я сегодня не мог доказать ему, что он на это не имел никакого права, ибо ограничивать свободу действия навсегда превышает власть полиции»
[1656].
А тут еще и вдовствующая императрица обращалась к графу: «Следуя с удовольствием внушению Моего к вам уважения и уверения о рвении вашем ко всякому благому и полезному делу, Я испросила согласие Императора, Любезнейшего Моего Сына, на определение Вас в члены советов, учрежденных при Обществе благородных девиц и Училище ордена святой Екатерины, по воспоследовании которого Я дала повеление сим советам о пречислении Вас к оным…»
Почетно. Хотя какая от того польза и для графа, и для девиц? Но «…в это время граф Михаил Андреевич стоял на такой высоте, что санкт-петербургские общества: филармоническое, фармацевтическое, вольное общество любителей словесности, наук и художеств и другие избрали его своим почетным членом»
[1657].
«Мне удалось быть в публичном собрании Российской Академии. Съехались все члены Академии и некоторые важнейшие посетители первые заняли свои места за большим круглым столом: посреди — президент Академии, Шишков, по правую его руку — Карамзин, затем — митрополит Сестренцевич и так далее; а по левую — секретарь Академии, Соколов, далее — Гнедич, Крылов, Жуковский и прочие. Против них, с другой стороны стола, сидели почетные члены: Кочубей, Аракчеев, Мордвинов, Голицын, Лобанов-Ростовский, Милорадович, Сперанский, Оленин и др.»
[1658]. И в Академии, в числе самых первых лиц, — тоже он.
* * *
Летом 1819 года незаметно произошло событие, определившее судьбу не только всей империи, но и лично графа Милорадовича. Обедая у великого князя Николая в лагере под Красным Селом, «Государь начал говорить, что он с радостью видит наше семейное блаженство (тогда был у нас один старший сын Александр, и жена моя была беременна старшей дочерью Марией); что он счастья сего никогда не знал, виня себя в связи, которую имел в молодости; что ни он, ни брат Константин Павлович не были воспитаны так, чтобы уметь ценить с молодости сие счастье; что последствия для обоих были, что ни один, ни другой не имели детей, которых бы признать могли, и что сие чувство самое для него тяжелое. Что он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время…»
[1659]
«Известно, что первые разговоры между государем и Николаем Павловичем произошли еще в 1819 году, и что принц Вильгельм Прусский был посвящен во все подробности переговоров как тогда, так и в позднейшее время. Следовательно, вопрос назревал постепенно, а после брака цесаревича с полькой стал на очереди и подвергся всестороннему семейному обсуждению, хотя и тайному»
[1660].
«С тех пор часто государь в разговорах намекал нам про сей предмет, но не распространялся более об оном; а мы всячески старались избегать оного. Матушка с 1822 года начала нам про то же говорить, упоминая о каком-то акте, который будто бы братом Константином Павловичем был учинен для отречения в нашу пользу, и спрашивала, не показывал ли нам оный государь»
[1661].
«Великий князь Николай Павлович никогда не знал положительно ни об отречении Константина Павловича от своих прав на наследование престола, ни о том, что преемником Александра будет он, Николай Павлович. При сохранении в глубокой тайне тех актов, которыми приготовлена была эта перемена в порядке наследия русского престола, великого князя хотя и мог наводить иногда на мысль о том разговор с ним императора Александра I в 1819 году в Красносельском лагере, но ничто во внешнем образе действий императора не обнаруживало намерения привести в исполнение выраженную тогда мысль»
[1662].