Николай Рерих. Запечатлевший тайну - читать онлайн книгу. Автор: Олег Болдырев cтр.№ 9

Придя к славе и благополучию, Архип Иванович, вел тем не менее скромный образ жизни, всячески поддерживал малообеспеченных учеников, жертвовал значительные суммы на нужды искусства, а в конце жизни большую часть своего состояния завещал на благотворительность.

Н.К. Рерих постоянно возвращался в своих воспоминаниях к личности Куинджи с неизменной благодарностью: "Мощный Куинджи был не только великим художником, но также был великим Учителем жизни. Его частная жизнь была необычна, уединенна, и только ближайшие его ученики знали глубину души его. Ровно в полдень он всходил на крышу дома своего, и, как только гремела полуденная крепостная пушка, тысячи птиц собирались вокруг него. Он кормил их из своих рук, этих бесчисленных друзей своих: голубей, воробьев, ворон, галок, ласточек. Казалось, все птицы столицы слетались к нему и покрывали его плечи, руки и голову. Он говорил мне: "Подойди ближе, я скажу им, чтобы они не боялись тебя". Незабываемо было зрелище этого седого и улыбающегося человека, покрытого щебечущими пташками; оно останется среди самых дорогих воспоминаний… Одна из обычных радостей Куинджи была помогать бедным так, чтобы они не знали, откуда пришло это благодеяние. Неповторима была вся жизнь его…"

Через школу самобытного таланта А. И. Куинджи помимо Н.К. Рериха прошел целый ряд замечательных художников: К.Ф. Богаевский, А.А. Рылов, А.А. Борисов, В.К. Пурвит, К.Х. Вроблевский, Я.И. Бровар, Г.О. Калмыков, Н.П. Химона, Е.И. Столица, В.И. Зарубин, М.П. Латри, Ф.Э. Рушиц, А.А. Чумаков, П.Н. Вагнер, А.И. Кандауров, В.А. Бондаренко. Интересно, что никто из учеников не стал прямым продолжателем метода учителя в живописи, но все стали мастерами своего неповторимого метода, внеся огромный вклад в фонд национального искусства.

К академической поре относится и первые самостоятельные путешествия Н.К. Рериха по значительным историческим и художественным местам России. Художника интересовало славное прошлое родины, ее культурные достижения, запечатленные в живописи, архитектуре, фольклоре, сохранность уцелевших памятников.

"Сколько глав! — восхищался он. — Сколько золоченых и синих, и зеленых, и со звездами, и с прорисью! Сколько крестов! Сколько башен и стен воздвиглось вокруг сокровища русского! Для всего мира это сокровище благовестит и вызывает почитание. Уже сорок лет хождений по святыням русским. Напоминается, как это сложилось.

В 1894-м — Троице-Сергиева Лавра, Волга, Нижний Новгород, Крым. В следующем году — Киево-Печерская Лавра. Тайны пещер, "Стена Нерушимая". Стоит ли? Не обезображено ли?

В 96-м и 7-м, по пути из Варяг в Греки — Шелонская Пятина, Волхов, Великий Новгород, Св. София, Спас Нередецкий, все несчетные храмы, что, по словам летописца, "кустом стоят". В 98-м — статьи по реставрации Святой Софии, переписка с Соловьевым, Стасовым, а в 99-м — Псков, Мирожский монастырь, погосты по Великой, Остров, Вышгород. В 901—2-м — опять Новгородская область, Валдай, Пирос, Суворовское поместье. Места со многими храмами древними от Ивана Грозного и до Петра Великого".

Постижению и проникновению Н.К. Рериха в историю и искусство России немало способствовал Владимир Васильевич Стасов, выдающийся русский музыкальный и художественный критик, архивист, историк искусства, общественный деятель, сын известного архитектора В.П. Стасова, активный сторонник композиторов "Могучей кучки" и художников-передвижников. Николай Константинович часто посещал Владимира Васильевича, работавшего в Публичной библиотеке. А знакомство их началось осенью 1894 года, когда молодой художник принес свою работу — размышления о значении искусства для современности. Работа понравилась маститому критику, и впоследствии завязавшаяся дружба обогатила обоих деятелей разнообразным знанием, поклонниками которых они были оба.

Николай Константинович вспоминал слава В.В. Стасова о национальной культуре и искусстве, созвучные ему самому: ""Всякий народ должен иметь свое собственное национальное искусство, а не плестись в хвосте других по проторенным колеям, по чьей-либо указке". В этих словах вовсе не было осуждения иноземного творчества. Для этого Стасов был достаточно культурный человек, но как чуткий критик, он понимал, что русская сущность будет оценена тем глубже, если она выявится в своих прекрасных образах. А сколько прекраснейших и глубочайших образов дает Россия. Сказанное и несказанное, писанное и неписанное, как в старинных синодиках, остаются неизреченными образы величественные. В этой еще несказанности и заключается та скрыня народная, та чаша неотпитая…"

Еще в детстве зародившийся интерес Николая Константиновича к великой славянской и индо-европейской истории и культуре, ее связям с Востоком получал поддержку: "Обсуждали мы о величественном эпосе Литвы с В.В. Стасовым и Владимиром Соловьевым. У Литвы было всегда много друзей. Слушая о моих картинных планах. Владимир Соловьев теребил свою длинную бороду и повторял: "А ведь это Восток, великий Восток". А Стасов усмехался в свою еще более длинную седую бороду и приговаривал: "Как же не Восток, если и язык-то так близок к санскриту!" Где остались теперь мои "Кони Световита"? Была и картина "Вайделоты". На поляне среди священных дубов творились древние обряды… Также была картина "Перкунас"".

Глубокий интерес и уважение к истокам родной культуры и веры подкреплялся также и совершенно особым семейным знакомством с великим русским подвижником отцом Иоанном Кронштадтским, глубоко почитаемым в семье Рерихов. Его посещений в их доме всегда ждали с особым благоговением.

"По… набережной, — вспоминал Николай Константинович, — издалека замечалась заветная, жданная карета, и торопливо-заботливо проносилось по дому: "идет", "приехал". И опять входил благостно улыбающийся, как бы пронизывающий взором о. Иоанн и благословлял всех, сопровождая благословения каждому каким-то особым, нужным словом. Кому-то Он говорил: "Радуйся", кому-то "Не печалуйся", кому-то — "В болезни не отчаивайся". Все эти быстрые слова имели глубочайшее значение, открывавшееся иногда даже через продолжительное время.

Затем говорилось "помолимся". После чего следовало то поразительно возвышающее служение, которое на всю жизнь не забудет тот, кто хоть однажды слышал и приобщался ему. Поистине, потрясающе незабываема была молитва Господня в устах о. Иоанна. Невозможно было без трепета и слез слушать, как обращался этот Высокий Служитель к самому Господу с такою верою, с таким утверждением, в таком пламенном молении, что Священное Присутствие проникало все сердца.

Продолжением того же священного служения бывала и вся трапеза с о. Иоанном. Мы, гимназисты, от самых первых классов, а затем и студенты, навсегда вдохновлялись этим особо знаменательным настроением, которое продолжает жить нестираемо десятки лет — на всю жизнь. Тут же за трапезой происходили самые замечательные указания и прозрения. Часто говорилось: "Пусть ко мне придет такой-то — нужно будет". А затем, через многие недели, слушавшие понимали, зачем это было нужно. Или "Давно не видал такого-то", и через некоторое время все понимали, почему проявлялась такая забота. Помню, как однажды о. Иоанн подозвал меня, тогда гимназиста младших классов, и, налив блюдечко старого портвейна, дал выпить из своих рук.