Закон шрама - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Силлов cтр.№ 21

– Помочь? – поинтересовался Японец, со своей табуретки наблюдавший за процессом. Я помотал головой – лучше тебя самого никакой хирург не почувствует, насколько погано обстоит дело.

Дело обстояло не очень. Бедра у меня мясистые, много прыгать-бегать приходилось и в детстве, и позже, вот их и разнесло. Пуля же засела глубоко и, похоже, неслабо деформировалась. Тянуть щипцами замаешься, и далеко не гарантия, что достанешь. А если и достанешь, то рану разбередишь страшно – чтоб щипцы в нее ввести, ее расширить придется, плюс расплющенный комок свинца ее раздерёт. Загниет после операции как пить дать, даже регенерон не поможет.

Я вытащил зонд, откинулся на спинку кровати и улыбнулся.

– Подкинь-ка мне еще один шприц, – сказал я. – А потом тащи сюда свой шомпол.

– Ты хорошо подумал? – поинтересовался Японец, протягивая мне пластмассовую ампулу с иглой на конце.

– Лучше не бывает, – сказал я, втыкая в трицепс иглу.

Когда морфий колешь не по вене, а в мышцу, то «приход» намного мягче. Тебе просто хорошо, боль воспринимается как нечто постороннее, к тебе отношения не имеющее. Хотя смотря какая боль…

– Этот тюбик был последним? – спросил Японец, протягивая мне раскаленный шомпол. Конец стального прута, за который он держался рукой, был обернут толстым слоем бинта.

Я кивнул.

– Может, лучше было по вене пустить?

– Тогда б я просто отъехал и пулю не почувствовал, – сказал я, поливая стальной штырь хлоргексидином. Шомпол зашипел, словно разъяренный кот, после чего я дополнительно протер его стерильной салфеткой, смоченной в спирте.

Самое время.

Я осторожно согнул ногу в колене и ввел в рану еще теплое железо. Под кайфом было, конечно, проще, но когда шомпол начал раздвигать раневой канал, кайф куда-то делся, словно я и не колол ничего. Наверно, морфий с по́том вышел, который заливал мне глаза и градом стекал с шеи за воротник…

Война и Зона – синонимы, это каждому ясно, кто побывал и там, и там и кому есть с чем сравнивать. Так вот, обе эти подруги только на картинках хороши. Или в романах. Или в кино, если режиссер не хочет пугать зрителя, или сам ни черта не знает о том, что снимает. Или в игре компьютерной. Но что такое на самом деле война, понимаешь лишь на войне. Когда руки-ноги оторванные увидишь, еще сокращающиеся. Когда первого врага своими руками пристрелишь или, и того хуже, на нож примешь. Когда идущая в разведку по тылам врага группа спецназа вынуждена зачищать всех, на кого случайно наткнется, в том числе детей и женщин. Потому что вопрос стоит просто – если останутся жить свидетели, то погибнет группа. И ты понимаешь, что это правильно.

Но острее всего и война, и Зона воспринимаются, коли придется первую пулю или осколок в себе ощутить. Вот тогда оно и проберет до косточек, до мяса, до мозга. До каждой клетки дойдет, чем оно отличается от пейнтбола-страйкбола или компьютерной стрелялки. Болью оно отличается. Реальной болью, грязью и кровью. Болью раны, грязью в ране и кровью из твоей и только твоей раны…

– Так, – сказал я, нащупав шомполом пулю. – Давай нож.

– В смысле? – не понял Японец.

– «Бритву» мою сюда давай.

Сталкер пожал плечами и осторожно протянул мне мой боевой нож. С восточным почтением к этому совершенному оружию, двумя руками, не доставая из ножен…

«Бритва» не раз выручала меня в моих странствиях по Зоне. И на острове я тоже с ней не расставался. У любого нормального мужика хороший нож всегда должен быть под рукой – и на войне, и в мирной жизни. За это время я заметил одну интересную особенность – на полированном клинке «Бритвы», откованной из одноименного редчайшего в Зоне артефакта, не задерживалась ни вода, ни масло, ни какая-либо другая жидкость или субстанция.

Он всегда был идеально чистым, а однажды я увидел, как на него опустилась какая-то крылатая мошка – и тут же скатилась со странного металла высохшим трупиком. После чего я провел лабораторный анализ, который подтвердил мои выводы. Нож был всегда идеально стерильным, убивая все живое, что прикасалось к нему… кроме своего хозяина. Конечно, если б человек дотронулся до «Бритвы», он бы не умер мгновенно. Но те, кто соглашались на подобный эксперимент, через полчаса начинали жаловаться на недомогание. Да и из моей памяти еще не стерлись впечатления, когда разъяренный нож вместе с артефактом «чистое небо» распили на двоих жизнь сталкера, пытавшегося отправить меня на тот свет. В общем, хороший нож мне достался. Чистая, незамутненная смерть, не нуждающаяся в дополнительной стерилизации.

– Что это ты с ним так почтительно? – усмехнулся я. От усмешки лопнула пересохшая нижняя губа. Я слизнул с нее капельку крови – на этот солоноватый вкус мозг реагирует странно, отвлекая сознание и немного гася любую боль. Сейчас самое то, что нужно перед решающим моментом.

– Он жадный до крови, – сказал Японец. – Я чувствую это. Оружие такой силы забирает души тех, кого оно убило. И если в человеке, который им владеет, недостаточно личной силы, то скоро этот нож будет владеть своим хозяином, предварительно забрав себе его душу. Или убив ее, если эта душа ни на что не годится. В древности японцы называли такие клинки «жадными до крови» и уничтожали их вместе с мастерами, изготовившими настолько ужасное оружие ^[6].

– Уверен?

– Мои мечи тоже жадные до крови, – ответил Японец. – И учти – твой нож в твоей руке может не захотеть резать своего хозяина.

– Ну, ты же знаешь, как договариваться с таким оружием, – сказал я, возвращая нож и при этом мысленно обращаясь к нему с просьбой, как к живому существу. – Думаю, «Бритва» не будет против, если ты немного поможешь ее владельцу. Мне сейчас ножом работать не особо удобно, да и рисковать не хочется. Вдруг в самый ответственный момент она не захочет меня резать, а я и отрублюсь. Нехорошо получится. Как думаешь, не взбрыкнет она?

Японец взвесил нож в руке, прикрыл глаза, словно прислушиваясь к ножу, после чего выдал:

– Не должна.

– Вот и ладушки, – сказал я. – Тогда я сейчас надавлю, а ты вырезай пулю.

Японец кивнул. А я, собравшись с духом, надавил.

Я знал, что сейчас на тыльной стороне моего бедра вспухла неслабая шишка. А потом я почувствовал прикосновение стали и теплую кровь, которая потекла по ноге. Хороший нож режет и убивает без боли. Боль придет потом, если, конечно, ранение не фатально. Потому, когда шомпол провалился сквозь мою ногу и об пол глухо стукнула пуля, вывалившаяся из моего мяса, я почувствовал облегчение. А потом медленно начал вытаскивать стальной прут обратно из ноги.

– Помочь?

Я мотнул головой. Любой воин знает: если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам. Если, конечно, имеешь такую возможность.

Окровавленный шомпол полетел в угол. Но это было еще не всё.