Генрих IV - читать онлайн книгу. Автор: Василий Балакин cтр.№ 17

Ввязавшись в вооруженный конфликт, королева Наваррская встала во главе французской Реформации, дабы защищать протестантизм, а вместе с тем и права принцев крови, прежде всего — своего сына. Главными противниками были объявлены окружавшие королеву-мать чужеземцы — лотарингцы Гизы и итальянцы. Религиозная война приобретала, таким образом, патриотический оттенок. Из королевских эдиктов, направленных на умиротворение страны, признававших определенные права как за католиками, так и протестантами, делался вывод о праве принцев решать, какого вероисповедания будут придерживаться их подданные, по примеру Священной Римской империи германской нации, в которой уже более десяти лет действовал принцип «Cujus regio, ejus religio» — «Чья страна, того и вера».

При этом если Жанна д’Альбре пыталась оправдать свою позицию тем, что она, сохраняя верность королю Франции, которого считала гарантом национального примирения, выступала против плохих советников, препятствующих умиротворению, то Мишель Лопиталь, уволенный с должности королевского канцлера, адресовал упреки непосредственно Екатерине Медичи, иезуитам, Филиппу II и, наконец, герцогу Анжуйскому, возведенному в должность генерального наместника королевства.

Контроль, осуществлявшийся Монлюком над Гиенью, был столь жестким, что Жанне д’Альбре пришлось хитрить и торопиться с отъездом, который приобрел характер бегства. Перед тем как покинуть Нерак, Жанна д’Альбре публично причастилась хлебом и вином, дабы подтвердить свою приверженность протестантизму, а затем вместе с сыном Генрихом, дочерью Екатериной и полусотней сопровождавших их дворян незаметно исчезла, предположительно 6 сентября 1568 года. Следы беглецов обнаружились 8 сентября в Тоннене, куда они прибыли, переправившись через Гаронну буквально под носом у Монлюка. Там с королевой и принцем Наваррскими встретился эмиссар королевы-матери месье де Ла Мотт-Фенелон, пытавшийся убедить их не иметь ничего общего с теми, кто «уже столько раз замышлял гибель сего королевства и дома, для коего вы имеете честь быть самыми близкими людьми».

Ему ответил, по свидетельству Жанны д’Альбре, рассказавшей о беседе с де Ла Мотт-Фенелоном в своих «Мемуарах», принц Наваррский, и этот ответ четырнадцатилетнего отрока был столь афористично ярок (это стиль самой Жанны), что вопрос о его авторстве остается открытым… Генрих будто бы сказал, что направляется в стан мятежников, дабы сэкономить материю для траурных одеяний, поскольку если принцы крови будут погибать один за другим, то им придется носить траур друг по другу, а если же они погибнут все сразу, то и не потребуется траурный убор — вот поэтому-то он и поехал к своему дяде, принцу Конде, чтобы жить и умереть вместе с ним. Когда же Ла Мотт-Фенелон упрекнул его, что они разжигают пламя пожара, который охватит всю Францию, юный принц ответил, что довольно будет одного ведра воды, чтобы потушить это пламя. Поскольку собеседник не понял его, Генрих пояснил: «Пусть кардинал Лотарингский пьет из него, пока не лопнет!» Пересказав эту беседу непримиримых противников, Жанна д’Альбре добавила, что написала об этом не ради восхваления сына и не из стремления быть его историографом. А для чего же тогда еще?

Ла Мотт-Фенелон скоро наскучил Жанне своим обществом, и она направила его к Екатерине Медичи с посланием, в котором излагала мотивы своего решения взяться за оружие: прежде всего, «служение моему Богу и истинной вере». Далеё, «служба моему королю и соблюдение эдикта об умиротворении», сопряженные с любовью «к нашей родине-матери Франции, кормилице стольких людей доброй воли». Наконец, «долг в отношении крови», защита прав «столь славного рода Бурбонов, стебля цветка лилии». Последний аргумент метил в Гизов, уверявших, что они происходят от самого Карла Великого, и на этом основывавших свои притязания на трон Франции.

Долее задерживаться в Тоннене, куда в любой момент мог нагрянуть Монлюк, не следовало, поэтому королева Наваррская с сыном, дочерью и свитой направились в Ла-Рошель. 24 сентября 1568 года они прибыли в лагерь, разбитый у стен Коньяка. Конде, уже две недели находившийся в Ла-Рошели, вышел навстречу им, дабы поприветствовать их. Коньяк, родной город Франциска I, до сих пор хранивший верность королю Франции, решил, наконец, открыть ворота Генриху Наваррскому. Одержав столь важную моральную победу, принц продолжил путь, и 28 сентября все вместе — он сам, его мать, сестра и дядя Конде — прибыли в Ла-Рошель. Отцы города встречали их у ворот. Была произнесена приветственная речь, на которую, как уверяет Жанна д’Альбре, пришлось отвечать ее сыну. И опять (как в случае с Ла Мотт-Фенелоном) Генрих не оплошал, произнеся замечательную ответную речь, в завершение которой остроумно заметив: «Я не умею говорить столь же красиво, как и вы, но уверяю вас, что дела мои лучше слов, ибо делать я научен лучше, чем говорить». Опять в словах юноши угадывается тон его непреклонной матери.

Это мужественное заявление четырнадцатилетнего отрока должно было свидетельствовать о том, что отныне он сам себе хозяин. Его мать по-прежнему сохраняла моральный авторитет для протестантов, но прирожденным главой гугенотской партии был именно он. Героическая Жанна старалась подбодрить его на этом пути, говоря, что если он еще и молод с оружием в руках защищать дело Реформации, то уже вполне созрел для того, чтобы проходить школу войны под руководством Гаспара де Колиньи, пользовавшегося непререкаемым авторитетом среди гугенотов. Двое юношей, кузены Генрих Наваррский и Генрих Конде, сын Луи Конде, неотступно следовали за ним, за что их в шутку называли пажами адмирала. Однако вождем, на котором лежала вся ответственность, по-прежнему оставался старший в роде Бурбонов — Луи I Бурбон, принц де Конде. Ему принц Наваррский должен был, по требованию матери, присягнуть на верность и служить, как писала Жанна д’Альбре, «словно родному отцу».

Карл IX предпринял еще одну попытку образумить своего кузена и друга детства, но безуспешно — жребий был брошен. Под разговоры о судьбе французского протестантизма и общественном благе Генрих ввязался в войну против своего короля, который был вынужден реагировать на собирание сил мятежников. Ордонансом от 25 сентября исповедание протестантской религии было запрещено, протестантским проповедникам предписывалось в двухнедельный срок покинуть места своего служения, а королевские чиновники-протестанты лишались должностей. Что же касается Жанны д’Альбре, то король распорядился считать ее пленницей мятежников, вплоть до своего «освобождения» лишавшейся всех наследственных владений. Парламент Бордо, исключительно католический по составу, одобрил это решение, после чего было направлено войско для оккупации Наварры и Беарна.

Королевские репрессии, похоже, не слишком обеспокоили Генриха Наваррского. Дни, проведенные в Ла-Рошели, оказались для него счастливой порой. Не надо было с утра до вечера зубрить сухую и мертвую теорию и вести бои с воображаемым противником — рядом был и ежеминутно угрожал реальный враг. Принца окружали не учителя и педанты-проповедники, а мужественные воины, готовые вступить в бой за родину и веру. Генрих любил проводить время, осматривая внешние оборонительные сооружения, городские укрепления, стены, плотины и дамбы. И опять не обошлось без происшествия, хотя и опасного для жизни, однако в итоге принесшего ему больше пользы, нежели вреда. Как-то раз в штормовую погоду проходя по самой кромке причала, Генрих поскользнулся на мокрой от морского прибоя каменной плите и был унесен волной в море, откуда не сумел бы выбраться, не подоспей ему на помощь находившийся поблизости моряк. Принц, пребывавший в бессознательном состоянии, был вытащен на берег и быстро приведен в чувство. Всё происшедшее казалось чудом, откровением, свидетельствовавшим о том, что принца Наваррского оберегает сам Бог. Всевышний еще долго будет хранить его в самых невероятных ситуациях (что это, если не чудо?), пока Генрих не исполнит свое земное предназначение, и если все знают, как звали того, кто оборвал нить его судьбы, то справедливости ради надо назвать и его спасителя: бравый морской капитан Жакоб Лардо.