Оплачь его, Банба
[1114], своими ветрами и ты, Океан, ураганами своими.
– Вон он опять там, – говорит Гражданин, выглядывая в окно.
– Кто? – говорю.
– Да Блум, – отвечает он. – Как постовой мотается взад-вперед, вот уже минут десять.
И тут, ей-пра, я заметил, как его физия зыркнула внутрь и, шасть, тут же опять исчезла.
А малыша Олфа как будто по башке треснули. Не может в себя прийти.
– Боже милостивый! – говорит. – Я же поклясться могу, что это он был.
И тут снова Боб Дорен, шапка на затылке, он просто жуткий громила делается, когда на него найдет:
– А ну-ка, кто тут сказал «Боже милостивый»?
– Пердон, сударь, – говорит Олф.
– Так, по-твоему, это милость, – рявкает Боб, – что он у нас отнял нашего бедного Вилли Дигнама?
– Ну, понимаешь, – юлит Олф, пытаясь спустить на тормозах, – сейчас его уже ничто не тревожит.
Но тут Боб как гаркнет:
– Вонючий мерзавец, вот он кто, раз он отнял у нас нашего бедного Вилли Дигнама!
Терри выходит и моргает ему, чтоб он потише, мол, в ихнем приличном заведении таких разговоров не полагается. И тогда Боб Дорен, вот вам сущая правда, начинает проливать горькую слезу над судьбой Падди Дигнама.
– Прекраснейший человек был, – ноет Боб, всхлипывая, – чистейшая, прекраснейшая душа.
В глазах твоих слеза чертовски близко
[1115]. И все несет свой собачий бред.
Ступал бы лучше к своей сучонке, на которой его женили
[1116], к блажной этой Муни, дочке пристава из какого-то захолустья. Мамаша держала меблирашки на Хардвик-стрит, так она там вечно шлялась по лестницам, мне Бэнтам Лайонс рассказывал, бывало, выйдет часа в два ночи в чем мать родила и так стоит, гляди и приходи кто угодно, доступ для всех на равных условиях.
– Честнейший и благороднейший, – Боб все ноет. – И вот он скончался, наш бедный Вилли, то есть бедный наш Падди Дигнам.
В глубокой скорби, с тяжким бременем на душе оплакивал он угасший светоч небес.
Тут старина Гарриоун опять заворчал на Блума, что все крутился у двери.
– Да заходите смелей, не съест, – говорит Гражданин.
Блум пробирается, косясь на пса, и спрашивает у Терри, не был ли тут Мартин Каннингем.
– Ах ты, Господь Мак-Кеун! – говорит Джо, еще все за письмами. – Послушайте-ка вот это, хотите?
И начинает зачитывать.
Ливерпуль, Хантер-стрит, 7 Начальнику дублинской полиции, Дублин.
Глубокожаемый Сэр осмелюсь вам предложить свои услуги насчет помянутого деликатного дела как я повесил Джо Ганна в Бутлской тюрьме 12 февраля 1900 года и еще повесил …
– Покажи, покажи-ка, Джо, – говорю.
– …рядового Артура Чейса за убивство Джесси Тильзит в Пентонвильской тюрьме и еще был помощником когда …
– Господи, – говорю.
– . …Биллингтон казнил злодея убивца Тода Смита …
Тут Гражданин хотел было у него цапнуть письмо.
– Потерпи, – это Джо ему, – а еще имею самоличный спосоп накидки петли так чтоб уже не выпутался и остаюсь со всей надеждой на вашу милость а также моя цена пять гиней, Х.Рамболд, Цирюльник .
– Этот цирюльник заслужил хороший пиндюльник, – говорит Гражданин.
– Грязная поганая тварь, – Джо плюется. – На, – говорит, – Олф, забери-ка их с глаз долой. Приветствую, – говорит, – Блум, чего выпьете?
Ну, тут они пошли препираться, Блум, я, мол, не хочу да я не могу да вы не сочтите за оскорбление и так далее, а в конце концов говорит, ладно, тогда я, пожалуй, возьму сигару. Ей-ей, благоразумный субъект, ничего не скажешь.
– Дай-ка нам, Терри, самую лучшую из твоих вонючек, – говорит Джо.
Олф между тем толкует, как один такой малый прислал открытку с соболезнованиями и с черной каймой вокруг.
– Все эти, – говорит, – цирюльники из черных краев
[1117], они за пять фунтов плюс дорожные расходы готовы отца родного повесить.
И начинает рассказывать, как там при этом двое стоят внизу и тянут за ноги, когда повиснет, чтобы задохся как следует, а потом они режут веревку на кусочки и продают, выручают по нескольку шиллингов с головы.
В темных краях обитают они, мстительные рыцари бритвы. Держат они наготове свое смертоносное вервие и неумолимо препровождают в Эреб
[1118] всякого, кто бы ни совершил кровавое злодеяние, ибо отнюдь не буду терпеть того, так говорит Господь.
Тут они начали рассуждать насчет смертной казни и конечно Блум давай выступать со всякими почему да отчего со всей хренопруденцией этого дела а пес что-то все время его обнюхивает мне говорили от этих жидов какой-то особый запах который собаки чуют и рассусоливает про средство устрашения и прочее в этом духе.
– А я знаю одну штуку, на которую не действует устрашение, – это Олф.
– Это какая же? – Джо спрашивает.
– Член того бедняги, которого вешают, – отвечает Олф.
– Правда, что ли? – это Джо.
– Чистейшая правда, – Олф ему. – Я сам слышал от главного надзирателя, который был в Килмаинхеме
[1119], когда там вешали Джо Брэди, непобедимого. Он говорит, когда они сняли его с веревки, то у него так и торчал прямо им в нос, как свечка.
– Страсть господствует и в смерти
[1120], кто-то там говорил, – это Джо.
– Наука это все объясняет, – говорит Блум. – Это естественный феномен, понимаете ли, поскольку за счет…
И начинает сыпать слова, от которых язык сломаешь, про феномены да про науку, мол, тот феномен да еще вон тот феномен.