Стало быть, Терри приносит три пинты, а Джо еще все стоит, и тут, братцы мои, я чуть на месте не помер, когда вижу, он вынимает из кармана гинею. Не верите – могу побожиться. Натуральный кругленький соверен.
– Откуда этот, там еще много таких, – говорит.
– Никак церковную кружку уворовал? – я ему.
– Праведным трудом, – отвечает. – Это мне благоразумный субъект намекнул.
– Я его видел перед тем, как тебя встретить, – говорю. – Он шлялся по Пилл-лейн да по Грик-стрит, пялил свой рыбий глаз на рыбьи кишки.
Кто странствует по землям Мичена, облачен в черный панцирь? О'Блум, сын Рори – то он. Неведом страх сыну Рори, и благоразумна душа его.
– Для старухи с Принс-стрит, – говорит Гражданин, – для субсидируемой газетенки
[1104]. Блюдут соглашение в Палате. А поглядите на это чертово барахло, это он говорит. Нет, вы поглядите, говорит. «Айриш индепендент», как вам нравится, независимая ирландская газета, которую Парнелл для того основал, чтобы она служила рабочему люду. А вы только послушайте список рождений и смертей в этой, с вашего позволения, ирландской для ирландцев газете, и то же самое свадьбы.
И начинает громко зачитывать:
– Гордон
[1105], Барнфилд-Креснт, Эксетер; Редмейн, Иффли, Сент-Энн-он-Си: супруга Вильяма Т.Редмейна родила сына. Как это вам, а? Райт и Флинт, Винсент и Джиллет, с Ротой Мэрион, дочерью Розы и покойного Джорджа Альфреда Джиллета, Клафам-роуд, 179, Стокуэлл, Плейвуд и Рисдейл, Сент-Джуд, Кенсингтон, венчание совершено высокопреподобным доктором Форрестом, настоятелем Вустерского собора. А? Некрологи. Бристоу, Уайтхолл-лейн, Лондон; Кэрр, Стоук Ньюингтон, от гастрита и болезни сердца; Триппер…
– Этого парня я знаю, – говорит Джо, – по горькому опыту.
– Триппер, Мот-хаус, Чепстоу. Димси, супруга Дэвида Димси, служившего в Адмиралтействе; Миллер, Тоттнем, в возрасте восьмидесяти пяти лет; Уэлш, 12 июня, Кэннинг-стрит, 35, Ливерпуль, Изабелла Хелен. Как это все подходит для национальной прессы, а, хрен моржовый? И что нам все это говорит про Мартина Мэрфи, рассукина политикана из Бантри?
– Да ладно, – говорит Джо, пододвигая нам кружки. – Порадуемся, что они нас опередили. Ты лучше хлебни-ка, Гражданин.
– Не премину, – отвечает тот, достопочтеннейший муж.
– Ну, будем, Джо, – говорю. – Поминки объявляю открытыми.
Ух! Это да! Нет слов! Я так без нее страдал, без этой вот пинты. И заявляю официально, я чуял, как она, родимая, прошла в самое недро брюха и сделала вот так: буль!
Но взгляните! едва они пригубили свои чаши радости, как стремительно влетел к ним божественный посланец, сияющий, словно око небес, пригожий собою юноша, за коим следовал гордый старец с благородной осанкой, несущий священные свитки закона, и с ним супруга его, особа с безупречною родословной, лучшее украшение своего рода.
Малыш Олф Берген влетает в двери и скрывается в задней комнатушке у Барни, весь со смеху вот-вот готов лопнуть. А я смотрю, кто ж это там, я было не заметил, пьяный храпит в углу, отрешившись от мира, не иначе Боб Дорен. До меня никак не доходит, что приключилось, а Олф все делает какие-то знаки из дверей. И тут плетется, угадайте-ка, братцы, кто, этот болван двинутый, Дэнис Брин, в банных шлепанцах и с двумя бля пухлыми томами под мышкой, а за ним жена поспешает, несчастная убогая баба, как моська семенит за ним по пятам. А Олф, гляжу, совсем подыхает со смеху.
– Любуйтесь, – говорит. – Это Брин наш. Кто-то ему, понимаешь, прислал открытку, а в той открытке стоит: ку-ку! И вот он теперь таскается по всему Дублину, желает вчи… чи…
И давится аж от хохота.
– Чичего? – говорю.
– Иск желает вчинить, – объясняет он. – Всего-то на десять тысяч фунтов!
– Ни хрена себе! – говорю.
Паршивая псина, зачуяв новенького, снова издает такой рык, что у всякого душа в пятки, но тут Гражданин отпустил ей хорошего пинка меж ребер.
– Bi i dho husht
[1106], – говорит Олф.
– Так, значит, кто это? – Джо спрашивает.
– Брин, – объясняет Олф. – Он был у Джона Генри Ментона, потом от него поплелся к Коллису и Уорду, а потом его встретил Том Рочфорд и послал ради смеха к главному инспектору полиции. Мать честная, я ржал до колик. К.к.:
ку– ку. Ну, долговязый ему выдал теплый прием, еще скажи спасибо, не посадил. И вот сейчас этот псих тащится на Грин-стрит, хочет детектива найти.
– А когда наконец Длинный Джон повесит этого молодца в Маунтджой
[1107]? – Джо спрашивает.
– Берген, – мычит тут Боб Дорен, просыпаясь. – Ты кто, Олф Берген?
– Так точно, – говорит Олф. – Повесит? Погодите, я вам чего покажу. Эй, Терри, подай-ка сюда одну. Нет, ну и болван, ну и олух! Десять тысяч фунтов. Жаль, вы не видели, как Длинный Джон на него воззрился. Ку-ку…
И опять его в хохот.
– Ты это над кем смеешься? – хрипит Боб Дорен. – Ты кто, Берген?
– Терри, давай поживей, старик, – просит Олф.
Теренций О'Райен
[1108], вняв слову его, в тот же миг ему подал хрустальную чашу, до краев полную пенистым темным элем, который варили издавна в божественных своих чанах благородные близнецы-братья Пивайви и Пивардилон, хитроумные, подобно сыновьям Леды бессмертной
[1109]. Ибо сбирают они сочные плоды хмеля и ссыпают, просеивают, толкут и варят их, и примешивают к ним терпкие соки и ставят сусло на священный огонь, денно и нощно не оставляя своих трудов, хитроумные братья, властители больших чанов.