Одна жизнь – два мира - читать онлайн книгу. Автор: Нина Алексеева cтр.№ 177

Дочь палача Вышинского, прямая или побочная, великолепно усвоила только один принцип нашей действительности: можно убивать миллионы, только близких надо держать подальше от этого зрелища, чтобы это не действовало на нервы окружающих.

Оказывается, Каспаров тоже был такого же мнения. Он боялся, не хотел слышать причитания Вали, да еще, не дай бог, услышат иностранцы!

Но все остальные настояли на том, чтобы Лиду и Валю допустили к гробам до того, как их начнут бальзамировать; подготовка к этому уже полным ходом шла на кухне.

Перед лицом несчастья во мне пробудились все наилучшие чувства, мне были дороги все люди посольства. Я смотрела на всех с любовью, жалея каждого, мне было больно думать, что судьба так жестока к нам, что даже здесь ужасный жребий пал на нашу небольшую горсточку советских людей, заброшенных на другую сторону земного шара.

Погибли наши люди, они никогда не ощутят радость Победы и не увидят той новой жизни, которую так загадочно обещали нам офицеры Красной Армии: «Нам бы Гитлера разбить, а там видно будет».

Я знала многих, сейчас уже погибших, которые надеялись на это «видно будет». И вот они тоже никогда ничего больше не увидят. Закрадывалось сомнение: а может быть, и после войны нечего будет видеть, и может быть, счастлив тот, кто погиб, может быть, и после войны все останется по-старому, и этот теперь уже генералиссимус с еще большей жестокостью будет править страной, уродуя нашу лучшую в мире систему. Так, может быть, лучше и не видеть ничего?

От этой мысли становилось жутко. Такая прекрасная страна, в которой существует такая прекрасная система! Лучшая, лучшая в мире! Теперь я уже с полной уверенностью могла сказать, что наша советская система, лучшая в мире, никак не может избавиться от этого чудовища, захватившего в свои руки всю власть.

И несмотря на все, была надежда, что все будет хорошо, что, вернувшись с фронта, люди, прошедшие через огонь и воду, не позволят больше так издеваться над собой.

Так, мне казалось, думал и Савин-Лазарев. Когда за столом все пили за Сталина, он ни разу не пригубил бокал и тихо сказал мне:

— А мы, Нина Ивановна, выпьем за тех, кого с нами нет!

Я была до слез тронута.

Лида волновалась о детях, они находились в посольской школе, и я пошла их проведать.

Татка и Мишка крепко спали, работница-мексиканка мне сказала, что они весь день ходили скучные и молчаливые. Дома наши дети тоже спали, их, охая и ахая, уложила наша заботливая хозяйка:

— Исуссе Мария, Исуссе Мария, эста уна коса терибле!

Я вернулась в посольство, передала Лиде, что дети в порядке. В эту в посольстве ночь мало кто из взрослых спал.

В Москву была послана радиограмма, ждали ответа — что делать дальше: отправлять погибших в Москву в гробах или кремировать здесь и отправить урны. До получения ответа решили тела бальзамировать, и это надо было сделать сегодня же ночью.

Картина была ужасная. Мужчины вынимали труп из гроба, завертывали в простыню и несли из библиотеки через весь вестибюль кухню на второй этаж, где специалисты по бальзамированию делали свое дело.

Уманский был цел, у него был лишь выбит глаз и разбит висок, по-видимому, от удара о металлическую ручку переднего сиденья.

На Юре Вдовине вовсе не было следов ушибов, но он кое-где обгорел, и Лида с горечью твердила, что Юра очень легко терял сознание при неожиданностях и что, если бы его сразу вытащили, может быть, сумели бы спасти.

Тройницкий тоже был узнаваем, а Раю Михайловну узнали по ожерелью на обгоревшем туловище.

А вот что было в гробу Сергея Савин-Лазерева сказать никто не мог… Скорей всего, это были вперемешку его останки и куски обгоревших трупов сидевших с ним рядом мексиканских офицеров.

Все газеты были полны сообщениями о катастрофе. В одних писали, что это покушение, в других — что просто несчастный случай.

И в какой-то газете по ошибке было напечатано, что в комиссии был представитель от НКВД г-н К. М. Алексеев. В то горячее и такое суматошное время никто не обратил внимания на то, что Кирилл был то от НКВД, а от Наркомвнешторга — НКВТ, а это, как говорят у нас в Одессе, две большие разницы. И эта ошибка или опечатка преследовала нас, доставила нам катастрофически много неприятностей и сыграла пагубную роль в нашей судьбе.

На следующий день, 26 января, для прощания с погибшими был открыт доступ публике. Трое суток с раннего утра до поздней ночи поток людей не прекращался ни на одну секунду. Приходили все, от членов мексиканского правительства до простых бедных мексиканцев. Босоногие женщины с грудными младенцами подходили к гробам, крестились, становились на колени, целовали портреты и со слезами на глазах удалялись. Популярность Советского Союза и Уманского была велика не только среди элиты, приглашаемой на роскошные банкеты, но и среди широких масс мексиканского населения.

Я помню, что часто, когда я брала такси и называла адрес нашего посольства, шофер не хотел брать плату за проезд. Приходилось уговаривать:

— Пожалуйста, возьмите, это не плата за проезд, я вас хочу угостить пивом, и вы не можете отказать мне.

Поэтому гибель Уманских стала тяжелой потерей для всех, мексиканский народ воспринял ее не только как личную обиду, но и как посягательство на свои добрые чувства и надежды. Надежды на о, что и здесь в этой прекрасной богатейшей стране, не только элита будет продолжать наслаждаться всеми благами, но и весь народ сумеет добиться и получить то, за что он уже долгие сотни лет боролся — землю, волю и лучшую долю.

В почетном карауле перестояли все члены мексиканского правительства. У гроба Уманского стояли президент Мексики Авила Камачо, бывший президент Мексики Ласаро Карденас, министр иностранных дел Падилья, военный министр Хара, послы и дипломаты различных держав. Мексиканцы-офицеры стояли в почетном карауле у гроба военного атташе Савин-Лазарева.

Когда через несколько дней Света, Таля, Павлов и я пришли навестить Мару, у нее сидела Окорокова. Было время ужина, и Мара ела все, что ей предлагали.

Мы ее похвалили:

— Молодец, Мара! Вы кушайте и скорее поправитесь! А вот Валя уже несколько дней от пищи отказывается.

— Передайте Вале, раз мы живы остались, надо есть, теперь нам нужно в два раза больше сил, чтобы бороться за свое существование и растить детей.