Одна жизнь – два мира - читать онлайн книгу. Автор: Нина Алексеева cтр.№ 137

Кириллу надо было только дать идею, и его уже невозможно было оторвать от этой работы. Так мы, путешествуя весь январь и февраль по чужим квартирам наших знакомых, так как наша квартира была все еще необитаема, старались ночами работать над этой идеей. Нам казалось, что каждая потерянная минута — преступление. Так глубоко мы верили в то, что это оружие спасет тысячи и тысячи жизней.

И как только в апреле чертежи и объяснительная записка к ним были готовы, я, не чувствуя под собой земли, помчалась прямо в Кремль. По дороге туда я твердо решила, что никому, кроме Н. А. Вознесенского, я не передам в руки наше изобретение. Но мне сказали, что Вознесенский на заседании ЦК и ко мне он выслал какого-то своего заместителя. Пришлось с натяжкой, под расписку, передать наше изобретение и письмо, в котором просили как можно скорее приступить к производству такого оружия и что мы безвозмездно передаем наше изобретение в подарок Красной армии и тем бойцам и командирам, которые из-за отсутствия такого оружия рискуют жизнью.

Мне передали, что Н. А. Вознесенский горячо благодарит и твердо обещает, что сам немедленно займется этим вопросом, и я могу через несколько дней с ним повидаться.

Через три дня меня действительно попросили зайти, но не к Н. А. Вознесенскому, а в наркомат (или Главное управление) боеприпасов к начальнику бюро изобретений.

— Ваш проект грандиозен, мы передали его на экспертизу и немедленно приступим к его реализации, как только экспертиза даст свое заключение.

Но время шло, и все затихло. На мои попытки узнать, в чем дело, мне ответили, что для производства такого снаряда потребуются какие-то большие реконструктивные работы на предприятии и что сейчас, во время войны, очень тяжело и трудно этим заниматься. А наши бойцы продолжали, обвязав себя гранатами или «молотовскими коктейлями» — бутылками с горючим — бросаться под вражеские танки.

И вдруг в начале 1943 года Кирилл принес мне вырезку из газеты, не помню даже из какой, что у немцев появились противотанковые снаряды, которые обладают невероятной разрушительной силой, что снаряд, попавший на броню танка, плавит металл, как воск, и погасить ничем нельзя.

Наше состояние было ужасное. Неужели немцы одновременно с нами работали над изготовлением такого же снаряда или каким-то образом это изобретение попало в руки немцев? А что попало, мне казалось, это — факт. И все наши дальнейшие попытки не увенчались успехом. И только в 1944 году пришла открытка на мое имя из бюро изобретательства Академии наук. Меня приглашали на работу в бюро изобретательства Академии наук. Когда я пошла туда, оказалось, что они просто набирают штат сотрудников и я попала в этот список.

С тех пор прошло много времени, много воды утекло и вдруг, читая воспоминания Н. С. Хрущева, я прочла, что он был знаком с замечательным человеком вице-президентом Академии наук тов. Лаврентьевым, который очень много сделал для обороны страны. Хрущев также в этих своих воспоминаниях написал: «Ему (то есть Лаврентьеву — мое замечание) приписывалось, я точно не могу сказать, что он подал идею кумулятивного снаряда (подчеркнуто мной). А кумулятивный снаряд оказался очень действенным против брони, и после войны он уже совершенствовал, работал опять же над этой проблемой».

И дальше Хрущев продолжал: «Однажды он предложил мне (то есть Хрущеву — мое замечание) поехать на испытания и сказал: „Я вам покажу снаряд, сделанный из взрывчатки определенной формы, и мы положим его на лист железа, и я прожгу этот лист железа“. Я ездил и смотрел, и он действительно продемонстрировал это; это как раз была, как он мне объяснял, направленность взрывной силы этого заряда, он как бы не пробивает, а прожигает; он сделал большое дело во время войны, и совершенствовался».

Эти цитаты я привожу слово в слово из описания Хрущева. Значит, все-таки наше изобретение попало в хорошие руки и кому бы оно ни было приписано, это неважно, важно главное, то, что, может быть, было использовано во время войны и спасло кому-то жизнь, от одной этой мысли становится тепло на душе. Наш снаряд должен был именно не пробить, а, прикоснувшись к броне танка, прожечь, растопить, как воск, броню насквозь.

Несмотря на заверения Молотова в его речи от 22 июня о том, что продовольственных запасов хватит на десять лет, карточная система введена не будет, и жителям страны не нужно сеять панику, запасаясь продуктами, карточная система была введена через несколько недель. Распределение продуктов распространялось только на большие города и крупные промышленные центры.

Что же касается провинции, то там все жили, кто как мог, то есть на самоснабжении… Жители провинций были предоставлены самим себе и, в большинстве своем, жили впроголодь.

О том, что в Москве хлеб «дают» по карточкам, знали во всех уголках Советского Союза. Даже несмотря на то, что Москва еще подвергалась ожесточенным бомбардировкам и немцы находились в нескольких километрах от Москвы, въезд в Москву в это время был еще запрещен, и Москву усиленно охраняли от возвращения всех, кто пытался вернуться без официального вызова.

Легально могли вернуться только те лица, которые имели специальный пропуск. Такие пропуска могли получить только те, кто обязан был вернуться, ответственные работники государственного аппарата и промышленности. Это была очень небольшая горстка людей, они могли привезти и членов своей семьи.

Основная же масса эвакуированных в это тяжелое время таких возможностей не имела, и в Москву люди попадали «нелегально». Все старались «ловчить», искали людей, которых можно было бы подкупить, чтобы достать пропуск. Если в первое время это можно было сделать за литр-полтора водки (водка в это время была дороже всех денег), то с течением времени такса за эту операцию увеличилась, так как вернуться из провинции старались все. В провинции становилось все голоднее и холоднее.

Чем больше появлялось в Москве таких «незаконных жильцов», тем труднее было получить разрешение на въезд в Москву и тем больше контрольных пунктов устанавливалось вокруг Москвы. Но оцепить всю Москву физически было невозможно. И если пикеты устанавливались, главным образом, на главных железнодорожных и шоссейных магистралях, то народ просачивался в город под прикрытием ночной темноты по лесным тропинкам. И любая старушка за городом, знавшая не хуже всякого генерала топографию местности на «подступах» к Москве, охотно, и иногда безвозмездно, давала справки, как миновать все грозные преграды и проникнуть в Москву. И к весне Москва была уже более или менее укомплектована.

Наша мама также, чтобы не осложнять ситуацию, решила сойти с поезда на последней остановке перед Москвой, и в Москву добралась на пригородной электричке. Значит, не такие уж грозные были все эти преграды. Самое страшное было возобновить прописку, потому что такие ретивые домоуправы, как наш Коршунов, быстро «выписывали», лишали прописки тех, кто был эвакуирован в 1941 г. В эту квартиру или комнату еще кого-нибудь вселяли, как было с моей очень хорошей знакомой Соней Смоткин-Сторобиной (муж ее Федя Сторобин, бывший следователь уголовного розыска, был в 1937 году арестован и погиб в Магадане, куда был сослан). Соню с ребенком эвакуировали, а в ее комнату вселили большую семью — шесть человек, и мне пришлось очень долго хлопотать, чтобы выселить эту семью и вернуть Соне ее комнату. Потеря жилой площади в Москве означала лишение права вернуться в Москву, права на работу и права на продовольственные карточки. Моя мама тоже только после того, как погиб мой брат, получила право жить в Москве со мной и получить продовольственную карточку на этот поистине горький кусок хлеба.