XXXIV
Доктор Азиз покинул дворец приблизительно в то же время, что и профессор Годболи. Возвращаясь к своему дому, стоявшему в уютном саду на главной улице города, он заметил впереди своего старого покровителя, который, смешно подпрыгивая, шлепал по грязным лужам.
— Хэлло! — крикнул Азиз, но сразу понял, что поторопился, потому что брахман округлым жестом показал Азизу, что не желает, чтобы ему мешали.
— Простите, — извинился врач, и это было верное слово, потому что Годболи обернулся, едва не свернув себе шею, и напряженным, не имеющим никакого отношения к его мыслям голосом произнес:
— Он приехал и остановился в Европейской гостинице. Во всяком случае, это возможно.
— В самом деле? И когда?
Но время ответов истекло. Брахман неопределенно махнул рукой и исчез, свернув на другую улицу. Азиз понял, что «он» — это Филдинг, но не захотел о нем думать, потому что это внесло бы лишнее беспокойство в его жизнь. Он все же надеялся, что приезду Филдинга помешает разлив рек. Во всяком случае, маленькая речушка, вытекавшая из ворот его сада, разлилась так, что Азиз не представлял себе, как можно ее пересечь. Переправиться в такую погоду сюда из Деоры было просто немыслимо. Визит Филдинга был официальным. Его вызвали из Чандрапура и отправили в инспекционную поездку по Центральной Индии, чтобы узнать, как в отдаленных княжествах обстоят дела с английским образованием. Филдинг, как и ожидал Азиз, женился на мисс Квестед, и он не желал больше видеть своего бывшего друга.
«Милый старый Годболи», — подумал Азиз и улыбнулся. Он не обладал религиозным любопытством и не понимал, да и не хотел понимать смысла этого ежегодного фиглярства, но тем не менее был уверен, что Годболи был милым стариком. В Мау Азиз приехал по протекции Годболи и остался только благодаря старику. Без Годболи он никогда не смог бы понять здешних проблем, которые разительно отличались от проблем Чандрапура. Здесь была пропасть между брахманами и небрахманами; мусульмане и англичане не играли здесь никакой роли, и о них здесь неделями даже не упоминали. Так как Годболи был брахман, то для интриги Азиз тоже в какой-то степени стал им. Индийская почва разделена бесчисленными щелями. Индуизм, кажущийся на расстоянии монолитным, на самом деле расколот на множество сект и кланов, которые то расходятся, то снова сливаются. Меняются и их названия в зависимости от изменений в религиозных воззрениях. Можно изучать индуизм с лучшими учителями, но стоит вам поднять голову и посмотреть на действительность, как выяснится, что она совершенно не соответствует тому, что они вам говорили.
В день своего назначения Азиз сказал:
— Я не изучаю, я уважаю.
Он произвел хорошее впечатление и теперь практически не сталкивался с предубеждениями. Номинально он находился под началом врача-индуса, но фактически стал главным придворным врачом. Ему пришлось отказаться от вакцинаций и прочих западных причуд, но даже в Чандрапуре его работа была игрой, сосредоточенной вокруг операционного стола, а здесь, в лесной глуши, он забросил свои инструменты и ни шатко ни валко руководил маленьким госпиталем, не производя лишней суеты.
Его желание бежать от англичан было вполне осмысленным. Они теперь постоянно его пугали, и есть только два способа преодолеть этот страх: отбиваться и поднимать шум в комитетах или бежать в джунгли, где редко показываются белые сагибы. Его друзья адвокаты хотели, чтобы он остался в Британской Индии и помогал возбуждать народ. Вероятно, они уговорили бы его, если бы не предательство Филдинга. Новость о нем нисколько не удивила Азиза. Трещина в их отношениях появилась сразу после суда, когда Сирил не стал участвовать в шествии по случаю освобождения Азиза. Защита девушки еще больше углубила пропасть, а потом пришли открытки из Венеции, такие холодные и равнодушные, что все согласились на том, что здесь что-то не так. Наконец, после долгого молчания пришло ожидаемое письмо из Хемпстеда. В это время с Азизом был Махмуд Али. «Есть новость, которая, вероятно, удивит тебя. Я женюсь на женщине, которая тебе известна…» Азиз не стал читать дальше. «Вот оно и пришло, ответь за меня…» С этими словами он бросил письмо Махмуду Али. Следующие письма он рвал, не читая. Это был конец глупого и бессмысленного эксперимента. Хотя иногда, в глубине души, Азиз сознавал, что Филдинг многим ради него пожертвовал, но это понимание перевешивалось чувством глубокой ненависти к англичанам. «Я наконец стал индийцем», — подумал он, остановившись под дождем.
Жизнь его была теперь приятна во всех отношениях. Климат здесь был здоровым, так что дети могли быть с ним круглый год, и он снова женился — это был не вполне брак, но Азиз считал его таковым. Он читал персидскую поэзию, писал стихи сам и даже иногда охотился, когда добрые индусы отворачивались. Все его стихи были на одну тему — на тему восточной женственности. «Женской половине не место в обществе, — был их главный рефрен, иначе мы никогда не станем свободными»; он объявил (это была совершенно фантастическая идея), что Индию никогда бы не завоевали, если бы женщины сражались наравне с мужчинами у Пласси. «Но мы не показываем наших женщин иностранцам». Правда, Азиз так и не объяснил, каким образом можно исправить это положение — ведь он писал стихи, а не научные трактаты. Бюль-бюль и розы тоже неизменно присутствовали в его стихотворениях; печальное чувство побежденного ислама осталось у него в крови, и его было невозможно вытравить оттуда никаким современным образованием. Стихи были лишены логики, как и их автор. Были, однако, в стихах Азиза и истинные ноты: не может быть матери-родины без новых домов. В одном стихотворении — единственном, которое понравилось старому Годболи — он пропустил упоминание о матери-родине (которую он, впрочем, не любил) и обратился непосредственно к отношениям народностей.
— Это истинное бхакти,
[33] ах, мой юный друг, это особое стихотворение и, несомненно, самое лучшее. Ах, Индия, которая кажется неподвижной, пойдет вперед, пока другие народы будут терять время. Можно я переведу это стихотворение на хинди? Оно, правда, такое просветленное, что я перевел бы его и на санскрит. Должен сказать, что у вас хороши и все остальные стихи. В последний раз, когда сюда приезжал полковник Мэггс, его высочество сказал ему, что гордится вами. — С этими словами Годболи несколько жеманно улыбнулся.
Полковник Мэггс был политическим представителем в регионе и не вполне удачливым врагом Азиза. Ведомство уголовных расследований следило за Азизом все время после суда — у них не было на него ничего компрометирующего, но индийцы, имевшие несчастье побывать под судом, подлежали пожизненному полицейскому надзору. Азиза постигла та же участь — и все из-за ошибки мисс Квестед. Узнав, что подозреваемый прибыл в Мау, он в разговоре со старым раджей шутливо поинтересовался, как получилось, что он допустил мусульманского врача к своей священной особе. Всего несколько лет назад раджа правильно бы понял этот намек, ибо политический представитель был могущественной фигурой, громом и молнией империи, сходящими с небес в самый неподходящий момент и выворачивающими наизнанку течение жизни; политический представитель требовал автомобилей, охоты на тигров, спиливания деревьев, закрывающих вид из гостиницы, доения коров в личном присутствии и полного контроля над внутренними делами. Однако в последние годы в высших сферах повеял ветер перемен. Метание громов и молний в головы местных раджей более не одобрялось, и правители маленьких княжеств, подчинявшихся ведомству политических представителей, сразу поняли это и начали вести себя более самостоятельно — с очень удачным результатом. Прощупывание слабых мест полковника Мэггса превратилось в увлекательную игру всех придворных министерств. Мэггсу пришлось проглотить назначение доктора Азиза. Раджа «не понял» намека, сказав, что индусы стали более терпимыми в вопросах веры, чем раньше, благодаря благодетельной просветительской политике вице-короля, и он, раджа, считает своим долгом идти в ногу со временем.