Слониха так уверенно двигалась к скале, что казалось, будто она вот-вот ударится лбом о камни, но в последний момент она свернула в сторону и пошла вдоль подножия по узкой тропинке. Скалы росли из земли как из моря, и мисс Квестед, заметив это, была крайне удивлена. Равнина исчезла. Словно ее и не было, и теперь по обе стороны был виден только гранит — мертвый и безмолвный. Над всем по-прежнему господствовало небо, но теперь оно как будто стало ниже, походя на потолок, державшийся на отвесных гранитных стенах. Казалось, что этот коридор со всем его содержимым существовал здесь от сотворения мира. Опьяненный своей щедростью, Азиз не замечал ничего… Впрочем, гостьи тоже мало что понимали в этом величественном зрелище. Они не понимали всей привлекательности этого места и не знали, что влечет сюда людей со всего света. Азиз был бы рад, если бы все это гранитное великолепие превратилось в какую-то мусульманскую достопримечательность, например в мечеть, и он смог бы объяснить гостьям ее смысл и назначение. Невежество его бросалось в глаза и сильно ему мешало. Он был весел, уверенно что-то говорил, но на самом деле не знал, что означала эта сторона Индии; без профессора Годболи он был беспомощен, как и обе его гостьи.
Коридор между скалами сузился, потом расширился, образовав нечто вроде обширной площади. Это и была цель их путешествия. В обвалившемся бассейне было достаточно воды для животных, а недалеко от него чернела дыра, вход в первую пещеру. Площадь обрамляли три холма. Два из них дышали зноем, но третий находился в тени, и они решили расположиться возле него.
— Ужасное, душное место, — сквозь зубы пробормотала миссис Мур.
— Какие у вас проворные слуги! — воскликнула мисс Квестед. На земле уже была постелена скатерть, в центре которой водрузили вазу с искусственными цветами, а дворецкий Махмуда Али во второй раз угостил всех вареными яйцами и чаем.
— Мы поедим, прежде чем отправимся в пещеру, а потом позавтракаем.
— Разве это не завтрак?
— Это вы называете завтраком? Признаюсь, я думал, что вы обо мне лучшего мнения. — Азиза предупредили, что англичане едят беспрерывно и что их надо кормить между завтраками, обедами и ужинами каждые два часа.
— Как вы все хорошо устроили!
— Вы похвалите меня, когда мы вернемся в Чандрапур. Но как бы я ни был плох, вы все равно остаетесь моими гостями. — Сейчас он говорил очень серьезно и значительно. Они зависели от него и будут зависеть еще несколько часов, и он был благодарен им за то, что они согласились на его покровительство. Пока все было хорошо: слониха жевала сочные ветки, двуколку поставили на попа, как навес, кухонный мальчик чистил картошку, Хассан начальственно покрикивал, а Мохаммед Латиф, как и следовало, стоял, вертя в руках оструганный прутик. Экспедиция была успешной, и провел ее индиец; незаметному молодому человеку позволили оказать любезность и принять гостей из другой страны, а этого в душе желают все индийцы, даже такие циники, как Махмуд Али, но большинству из них никогда в жизни не выпадает такого шанса. Он мог теперь проявить все свое гостеприимство, ведь это были его гости, и любое испытанное ими неудобство разбило бы ему сердце.
Как и большинство восточных людей, Азиз переоценивал гостеприимство и путал его с близостью, не понимая, что оно в этом случае пятнается чувством обладания и покровительства. Он отчасти понимал это, только когда рядом были миссис Мур или мистер Филдинг, понимал, что в таких случаях брать надо больше, чем отдавать. Эти двое оказывали на него странное и чудесное действие — они были его друзьями, друзьями навсегда, а он был их другом, и тоже навсегда; он любил их так, что давать и брать сливались воедино. Он любил их больше, чем семью Хамидуллы, потому что должен был преодолеть массу препятствий, чтобы просто познакомиться с ними, а это воспитывает в человеке щедрость. Их образы останутся с ним до его смертного часа. Он смотрел на миссис Мур, видел, как она, сидя в шезлонге, прихлебывает чай, и испытывал радость, в которой угадывались, правда, семена ее же упадка, ибо радость эта привела его к неминуемой мысли: «Что еще могу я для нее сделать?» Это вернуло его к скучным обязанностям гостеприимного хозяина. Черные бусинки его глаз источали мягкий теплый свет, когда он сказал:
— Вы вспоминаете нашу встречу в мечети, миссис Мур?
— Да, да, — отозвалась она, оживившись и помолодев.
— Помните, как грубо я себя тогда повел и как достойно вы мне ответили?
— Я помню, как нам было потом приятно и хорошо.
— Дружба длится дольше, если начинается с ссоры, как мне кажется. Я могу надеяться когда-нибудь увидеть других ваших детей?
— Вы знаете о других? Мне она никогда о них не говорила, — вмешалась в разговор мисс Квестед.
— Да, их зовут Ральф и Стелла. Я все о них знаю. Но мы, кажется, забыли о пещерах. Мечта моей жизни исполнилась, я принимаю вас как дорогих гостей. Вы не представляете, какая это честь для меня. Я чувствую себя императором Бабуром.
— Почему именно им? — спросила мисс Квестед, вставая.
— Потому что мои предки присоединились к нему в Афганистане, в Герате. Иногда у Бабура был всего один слон, иногда же вообще ни одного, но он никогда не забывал о гостеприимстве. Когда он воевал, охотился, скрывался от врагов, он всегда останавливался на этих холмах, как и мы. Он никогда не уклонялся от закона гостеприимства, и если еды было мало, он просто делил ее поровну между гостями; если был всего один музыкальный инструмент, он заставлял его играть самые чудесные мелодии. Он был бедным джентльменом, а стал великим царем.
— Я думала, что у вас другой любимый император — забыла его имя, но вы говорили о нем у мистера Филдинга; в моей книге его называют Аурангзеб.
— Алмагир? О да, он был самым благочестивым. Но Бабур ни разу в жизни не предал друга, и я сегодня все утро думал только о нем. Вы знаете, как он умер? Он отдал жизнь за своего сына. Так умереть намного труднее, чем в сражении. Их задержала жара, и надо было вернуться в Кабул, но они не могли из-за важных государственных дел, и в Агре сын Бабура Хумаюн заболел. Тогда отец трижды обошел ложе сына и сказал: «Я забрал лихорадку». Так и случилось, Хумаюн выздоровел, а Бабур заболел и умер. Поэтому я и предпочитаю Бабура Алмагиру. Это неправильно, но я ничего не могу с этим поделать. Но я слишком занимаю вас моей болтовней, нам пора идти в пещеру.
— Вовсе нет, — возразила она, снова усаживаясь рядом с миссис Мур. — Нам очень нравятся такие разговоры.
Наконец-то он говорил о том, что знал и чувствовал, как в тот раз, в садовом домике Филдинга; он снова был восточным гидом, который мог угодить своим гостям.
— Мне всегда приятно говорить о Великих Моголах, это самая большая для меня радость. Видите ли, первые шесть императоров были превосходными людьми, и коль скоро бывает упомянут один из них, не важно какой, я сразу же забываю обо всем на свете, за исключением остальных пяти. Во всем мире невозможно найти шестерых таких властителей — я хочу сказать, шестерых, следовавших один за другим — отец, сын…