Мы уговорили папу, что можем позволить себе нанять кого-нибудь готовить. Мари не умеет, папа не собирается учиться, а я умею только спагетти. Ну, папа взял и нанял Ивонну, сестру миссис Фир, потому что она была последней, кого мама уволила из магазина. Благотворительность – дело хорошее, но это все-таки перебор. Ивонна готовит хуже Мари. В результате я трачу сто фунтов в неделю на еду, которая мне нравится. В общем, это я к тому, что деньги у меня есть. Вот я и накупил форматированных дискет. Записал на все свой отчет и попрятал их в разных тайниках перед тем, как Мари отвезла меня к Руперту на своей новой машине.
Дом у Руперта не очень большой, но внутри хорошо. Полная комната компьютеров и стереосистема в гостиной – это надо видеть! Они все уговаривают моего дядю Дерека (Мари теперь называет его «будто-бы-папа») переехать туда. Мари и Руперт хотят поселиться в доме побольше, соседнем, где пруд, как только Мари получит диплом, но это еще не скоро, и она хочет, чтобы Руперт пока взял моего будто-бы-дядю к себе. По-моему, дядя Дерек не согласится – он человек независимый. Если он останется в Лондоне, я сам куплю себе дом Руперта. Мне он очень нравится.
Когда мы приехали, как раз вылупилась последняя кладка квачек. В кухню не зайти – страшно наступить на птенцов. Леди Квачка всегда делает себе гнездо у раковины. Лорд Квак приходит к ней через кошачью дверцу, которую Руперт сделал им в задней двери, а потом удирает обратно, потому что все птенцы бросаются на него. Когда мы ели ленч в гостиной, он пришел посидеть с нами. Руперт готовит просто отлично. Вот бы он дал Ивонне несколько уроков.
Когда мы поели, Руперт сказал: «Ну как, готовы?» – а когда мы ответили «да», велел мне достать распечатку и держать прямо в руке. А потом сказал:
– Ник, тебе может показаться что угодно, но помни, что на самом деле ты не будешь покидать эту комнату.
До сих пор не понимаю, зачем он это сказал. Иногда мне кажется, что ему положено говорить такое непосвященным, то есть мне. И по-моему, это неправда. Похоже, магидам часто приходится врать. Лично мне это нравится. Точно знаю, что все это заняло несколько часов, и ноги у меня болели, потому что пришлось все время стоять. Но все началось с того, что мы сидели себе в трех креслах лицом к книжным шкафам и стереосистеме.
Потом, хотя ничего вроде бы не изменилось, Руперт сказал: «Ладно», встал и подошел к книжному шкафу. И открыл целую секцию, будто дверь. За ней была лестница, вся в тумане.
– За мной, – сказал Руперт и пошел наверх.
Лестница была деревянная и скрипела. Мари пошла следом. Она очень волновалась. Когда Мари волнуется, это сразу заметно: лицо у нее становится еще мрачнее и свирепее, и она все время поправляет очки и моргает. Я шел последним и тогда еще вообще не волновался.
Лестница вела по спирали все вверх и вверх, шли мы довольно долго. Примерно на полпути я сообразил, что мы уже давно поднялись гораздо выше дома Руперта. Тут мне стало прямо очень интересно. И чем выше мы поднимались, тем туманнее было на лестнице, и в конце концов все стало молочное, вроде засвеченной пленки, но ступеньки были все равно деревянные. И скрипели. Я чувствовал их пыльный деревянный запах и точно знал, что они такие же настоящие, как я сам. И еще было тепло, и от этого дерево пахло сильнее.
Когда мы, по моим расчетам, поднялись на высоту колокольни в соседней деревне, а может, и выше, то вдруг оказались в открытых дверях с полукруглым верхом, на полу из широких досок, которые скрипели хуже лестницы. И я увидел, что мы в Верхней палате. Комната была довольно большая, но насколько именно, я так и не понял, хотя видел стены и видел, что они гладкие и беленые, потому что кругом была та же молочная засвеченная белизна, что и на лестнице. И люди были такие же. Их было много. Половина сидела у стены на скамейках, вроде бы встроенных, а другая половина – вокруг огромного деревянного стола, занимавшего почти всю комнату. Он будто уходил за горизонт. Я видел, как те, кто сидел на дальнем конце, подались вперед или откинулись на спинки, чтобы лучше разглядеть нас.
Странные они были, вот что. Возникало такое чувство, будто они все из разных мест и времен, хотя одеты одинаково. У некоторых были лица, какие встречаются только на очень старых картинах. И еще они были двух видов. Не могу объяснить, как я это понял. Дело не в том, как они сидели и как выглядели. Просто я понял, что одни когда-то были живыми, а другие – никогда.
Они все сидели, кроме одного – человечка с большой лысиной и очень кривыми ногами, который вприпрыжку подбежал к Руперту, весь сияя. Он был такой же настоящий, как все остальное. Руперт нагнулся и обнял его, а потом расцеловал в обе щеки, будто европейский политик. Я решил, что человечек то ли русский, то ли француз. Потом он заговорил, и я узнал его сиплый голос. Это был тот призрак из машины Руперта. Но я даже тогда не заволновался, хотя Мари нервничала все сильнее и сильнее. Очень уж здесь было тепло и спокойно.
– Я уже дал показания, сынок, – просипел человечек. – Побуду тут, чтобы подтвердить твои.
– Отлично, – сказал Руперт. Я решил, что он тоже немного нервничает. – Я боялся, что больше не увижу тебя. Ты ведь помнишь Ника и Мари? Это Стэн.
Мы пожали друг другу руки. Все было нормально, кроме того, что Стэн просипел:
– Рад личной встрече, если вы понимаете, о чем я.
Тут Руперт прямо-таки толкнул нас вперед, к концу стола. На этом конце никто не сидел. Нам хватило места, чтобы встать там бок о бок. Даже в молочной пелене я разглядел, что стол был массивный, из черного дуба, а под ногами, там, где мы стояли, в половицах была протоптана борозда – столько народу стояло там до нас.
Вот тогда-то я вдруг занервничал. Столько лиц, и все смотрят. Я видел, что Мари прямо трясется. Стэн похлопал меня по руке. Я посмотрел сверху вниз на его макушку – половина лысая, другая половина в седых кудрях, – и мне стало немного легче. Но лица… Некоторые были – ну, как Корифос. И даже нормальные выглядели как судьи по телевизору, когда они без париков. Сами знаете – у них такие рты, что сразу видно, что они не умеют улыбаться, как все нормальные люди. И их было плохо видно в молочной пелене, и от этого становилось еще хуже.
Руперт сказал:
– Магиды и архоны Верхней палаты, позвольте представить вам Семпронию Марину Тимозу Еранивай Корифоидес и поручиться за нее как за магида, который восполнит наши ряды.
Теперь я понял, почему Мари так волнуется. Я давно заметил, что она нарядно одета, что бы ни говорила, но думал, что это перед встречей с Рупертом. Для него она всегда наряжается. Я и не знал, что ей сегодня предстоит вступить в магиды. Она поклонилась.
Кто-то ближе к середине стола – мужчина с суховатым голосом – спросил ее, готова ли она стать магидом, и она поправила очки и прямо-таки рявкнула:
– Готовее уже не буду!
Потом ей задавали разные вопросы. Настоящий устный экзамен. И я не могу ничего сказать про эти вопросы. Тогда я слышал их очень хорошо, но они, наверное, были так устроены, чтобы в голове у меня все затуманивалось, как только я задумаюсь, что именно спрашивали, – наверное, примерно то же самое случилось и со всей этой историей с Вавилоном. Но Мари отвечала хорошо. Вопросы задавали все, но в основном те, кто сидел ближе к середине стола по обе стороны. Наверное, там сидели самые главные.