Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Холлис cтр.№ 33

Мне вспоминается один знакомый врач, который никак не мог примириться с нетрадиционной сексуальной ориентацией своего сына и постоянно рассказывал язвительные анекдоты про «гомиков», но при этом не терпел в своем присутствии антисемитских шуток. Сколько таких анекдотов о геях, обобщений на этнической почве или открыто расистских выпадов осталось на нашей совести и на совести тех, кого мы не решились одернуть? Как можно говорить, что Тень – нечто внешнее, когда она до такой степени является частью нашей коллективной культуры? Опять же, подобно тому как у нас с вами есть хрупкое Эго, имеет его и группа. Группу легко склонить в нужную сторону, в противном случае число безработных быстро пополнили бы изобретательные рекламщики-манипуляторы, циничные политиканы и приторные телепрововедники. Но их стараниями и через наши психологические бреши в наше сознание успешно протягивают то, что мы в любом другом случае с негодованием отвергли бы.

В недавние годы одна крупная христианская деноминация приняла решение признавать нормативным стандартом своей веры не жизнь Иисуса Христа, а Библию. На первый взгляд, подобный сдвиг может показаться минимальным. Фактически же таким образом ее августейшие лидеры сделали попытку уйти от беспокоящей парадигмы, воплощенной в образе жизни и связях неженатого Иисуса с мытарями и блудницами, от его недвусмысленного призыва любить «другого», бросающего вызов раннему и куда более жесткому набору племенных ценностей. (Как подметил Шекспир в «Венецианском купце», даже дьявол может найти для своих проделок оправдание в библейских наставлениях, охватывающих множество веков и племен.) Эти чиновники от веры нашли способ развязать себе руки. Такой Иисус совершенно не устраивал их, и они решились на агрессивный шаг, чтобы обрести прочную защиту для своих индивидуальных комплексов путем избирательного использования библейских цитат. Люди, которые ни за что не доверили бы свои тела врачам античной эпохи, охотно и без тени сомнения принимают ограниченные этноцентрические ценности доисторической, изолированной племенной культуры. Вскоре после этого они очистили свои семинарии и университеты от несогласных профессоров. Вот она, разбушевавшаяся Тень под маской благочестия, защиты традиции и собственных неврозов – и все именем странствующего рабби, проповедовавшего всеобщее братство, на котором некогда зиждилась их вера!

Когда мы с семьей жили в Швейцарии, мне захотелось, чтобы дети своими глазами увидели концлагеря, и поэтому мы совершили своеобразное паломничество в Дахау, Берген Бельсен в Германии и Маутхаузен в Австрии. С тех пор ни у кого из моих детей не возникало желания шутить на этнические темы или давать волю дискриминирующему поведению. Обоим стало ясно, что пункт прибытия у поезда расизма один – в таких вот жутких местах. Вместе мы сосчитали ступеньки, вырубленные в каменоломне Маутхаузена, по которой заключенных заставляли бегать, таща на себе двадцать кило камней, заглянули за край «Утеса парашютистов», названного так потому, что тела узников сбрасывали отсюда вниз на дно карьера. Мы спрашивали себя: как такие места вообще могут существовать в наш просвещенный век? На такие вопросы не сможет дать ответа ни один геополитический, экономический или культурный анализ. Нечто темное таится в наших жизнях, внутри каждого из нас! В конце концов я сделал для себя вывод, что подобные трудные вопросы так и останутся без ответов, по крайней мере, пока не наберется достаточного количества тех, кто сможет признать: «Подобные ужасы совершались моими соотечественниками или моими единоверцами или такими же, как и я, обычными людьми, и на мне, хотя я и не был здесь лично, тоже лежит ответственность за все это». Только тогда может начаться подлинное исцеление.

Мы стояли на краю каменоломни около концлагеря Маутхаузен, а прямо за колючей проволокой виднелись поля картофеля и свеклы, и мы то и дело посматривали на краснощеких фермеров, занятых своим вечным трудом. Порой даже не верилось, что все это произошло здесь, в эти краях. Что рассказывали им родители? И что они сказали своим детям? То, какой ужасающий запах стоял над карьером от разлагающихся тел? Или о том, что ожидало человеческий груз, который выгружался на железнодорожной станции в поселке?

Но забыть – значит переместить подобные энергии, эти ужасающие психические способности в преисподнюю и гарантировать тем самым их рецидив в следующем поколении. Между двумя великими войнами Юнг отмечал, что Вотан, «Берсеркер», древнегерманский бог грома, все чаще появляется во снах его пациентов-немцев. Вотан, восседающий на восьминогом боевом коне Слейпнире ^[65], не прекращает своей вечной скачки и предстает перед нами всякий раз, лишь только мы успеваем забыть о нем. Стук копыт Слейпнира эхом отдается в наших снах, возникающих на самой границе цивилизации. Такое забвение порождает холокосты.

Вот еще одно направление, где вполне проявляет себя коллективная Тень – в нашем рабочем окружении. Ведь неужели кто-то поверит, что, уходя из дому, мы оставляем свою Тень в платяном шкафу? И кто поверит, что группа – это не сумма всех нас, и не несет на себе бремени наших общих и личных проблем? Почему так выходит, что группы, которые создаются для того, чтобы служить общему делу или производить продукцию, так часто работают неслаженно, конфликтно, перегружены взаимной неприязнью, а среди персонала оказывается так много «трудных» людей?

Существует значительная разница между коллективом и сообществом. Коллектив формируется сознательно, целенаправленно, ради служения общей для всех цели. Пример подобного коллектива с нечеткими границами – пассажиры самолета. Объединяет их лишь то, что всем нужно добраться самолетом из Хьюстона в Денвер или Чикаго. Но случись на борту самолета какая-нибудь неожиданность или мы заподозрим, что с самолетом что-то неладно, сразу же возникает сообщество, поскольку каждый человек в эти моменты поднимается от своего индивидуального опыта до трансцендентного аффективного взаимодействия, на мгновение делающего людей одним целым – индивидуальностей, как и прежде, и одновременно участники общего дела. Коллективы непрочны, потому что обладают незначительной связующей силой, и, как только намеченные цели снимаются или меркнут в своей неоспоримости, такая группа распадается. Сообщества же наделены устойчивостью, пока аффективный заряд, порожденный их первичным переживанием, по-прежнему продолжает пульсировать в них. Коллектив апеллирует к уму, сообщество взывает к душе. Как-то один мой приятель оставил теплое местечко в крупнейшей кондитерской фирме, объяснив это тем, что и в свободное время они с коллегами говорят только о печенье. В глубине же души он понимал, что печенье это ему глубоко безразлично, и он сменил надежное материальное положение на полную тревог жизнь художника, вызвав удивление всех и насмешки некоторых. Прежнее место для него было коллективом, но не сообществом. Свое сообщество ему еще предстояло открыть через парадокс изгнанничества – удел каждого творческого человека.