Хамам "Балкания" - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Баяц cтр.№ 33

– А ты что, отрекся от него?

Баица, ни секунды не раздумывая, ответил:

– Нет.

А Синан в ответ:

– Ну вот видишь!

И спас его.

Глава Н

С другим тихим и компетентным, весьма важным хранителем записанных слов я познакомился за пять лет до встречи с Элмсли, в 1984 году в Нью-Йорке. Я узнал о его существовании намного раньше, читая книги, которые он публиковал. Речь идет о Джеймсе Лафлине, легендарном издателе, основателе издательства «New Directions» («Новые направления»).

В чем оригинальность его самоопределения? Да, его предки прибыли из Ирландии. Да, начиная с деда, семья прославилась как обладатель одного из четырех крупнейших сталелитейных заводов Америки. Не оригинально? Да. И тут начинается его борьба за собственное самоопределение. Ему и в голову не могло прийти продолжить семейное дело. Такой же скучной молодой Джеймс считал и учебу в Гарварде. Блестящий знаток литературы, он пишет знаменитому волшебнику мысли Эзре Паунду, и тот позволяет ему поступить в его неформальный частный Эзъюверсити (Ezuversity), или Эзуверситет, в далекой Европе. Так Лафлин в 1935 году покидает Америку и прибывает в небольшой итальянский город Рапалло неподалеку от Генуи. Очарованный своим учителем (1885–1972), он на всю жизнь останется его почитателем, пропагандистом и учеником. Вот тут мы и подошли к возникновению его самоопределения. Всю жизнь быть чьим-то учеником! По собственной воле быть не чьей-то тенью, а пребывать в чьей-то тени! Вот как это случилось. Правда, многое из этого уже стало известно после смерти Лафлина (1914–1997), тем более что именно благодаря фонду Лафлина библиотека Гарвардского университета обладает одним из лучших собраний документов по интеллектуальной истории США. Однако многое я услышал от него самого в упомянутом 1984 году, а также после, из переписки с ним.

Перед возвращением в Америку Лафлин решился продемонстрировать профессору кое-что из своего литературного творчества. Постоянное опасение получить дурную «оценку» превратилось у него в ежедневный страх и настоящий ужас. Но даже его поэтическое воображение было не в состоянии представить слова, которые Паунд высказал ему (воспользуюсь цитатой, которую мне привел сам Лафлин): «Безнадежно. Не быть тебе писателем никогда!»

Сказать так жестко молодому человеку двадцати с небольшим лет, который все надежды возлагал на собственные стихи, равно как – если не еще больше – на своего идола, было просто безумием. Или гениальностью? Похоже, и тем и другим. Потому что, когда такая оценка вызвала у юного студента настоящий шок, Паунд после короткой паузы продолжил: «Но ты можешь сделать кое-что полезное для литературы». У потрясенного Лафлина нашлись силы задать вопрос: «Что именно – полезное?» Паунд ответил: «Ты мог бы попробовать стать издателем».

Наверное, величие Паунда в том и состояло, что он новым и неожиданным предложением заставил воспрянуть духом своего ученика, у которого в мгновение ока разрушил все мечты, и подал ему надежду на выход из лабиринта, не позволяя окончательно пропасть.

Тут и начинается истинное величие Джеймса Лафлина. Прислушавшись к учителю, он стал основателем, пожалуй, самого важного, если не самого лучшего издательства в Соединенных Штатах! Эта работа стала для него своей, но укутанной плащом Эзры Паунда. Он и тридцать лет спустя откровенно признавался, что пользовался советами Эзры Паунда! И он не стыдился этого, напротив, гордился!

Паунд выполнил данное ученику обещание: первым передал для издания свои рукописи, после чего попросил поступить так же своих друзей. Так Лафлин стал издателем Уильяма Карлоса Уильямса, Лоуренса Ферлингетти, Гэри Снайдера, Генри Миллера, Теннеси Уильямса, Кеннета Рексрота, Майкла Макклура, Денизы Левертов, Джерома Ротенберга и сотен других писателей. Заслуга его, кстати, двойная: кроме того что Лафлин представил миру целые поколения авангардистских и современных американских авторов, он перенес в США лучшие перья Европы, Латинской Америки, Азии: Дилана Томаса, Джойса, Лорку, Гете, Сартра, Камю, Кено, Кокто, Борхеса, Паса, Набокова, Пастернака, Кафку, Монтале, Мисиму…

После того как он стал признанным мерилом ценности во всемирном издательском деле, он решил открыто признаться в том, что опять пишет стихи. А потом начал издавать их. И тогда стало видно, что Паунд оказал на него огромное влияние. Впрочем, Лафлин и не скрывал этого: часто его стихи походили на строки учителя, темы их взаимно переплетались, из-за угла у него торчали уши кантоси, китайской каллиграфии, то и дело появлялись эпиграммы – столь любимые Паундом. За такую преданность судьба вознаградила его еще одним признанием: поэзия Лафлина была признана.

Итак, этот храбрый человек стал хорошим поэтом, после того как исполнил совет Паунда. После того как без малейшего следа тщеславия и ревности десятилетиями издавал книги других. Паунд оказался неправ в том, что касалось таланта его ученика.

Или он все время был прав, только в ином смысле? Убедившись в том, что Джеймс Лафлин с самого начала был хорошим поэтом, он солгал ему, поскольку был убежден в его таланте издателя. Обманывая ученика, он рисковал, но все получилось: Лафлин остался и прекрасным поэтом, и великолепным издателем. Невероятное сочетание? Да, но возможное. А результат прекрасный и справедливый. И очень полезный для нашего мира.

Глава XIV

Хотя Синан и смягчил его чувство вины за смерть брата, Мехмед принужден был найти еще какой-нибудь способ как-то залечить потерю, а может, и восполнить ее.

Возвратившись после сбора податей, Ахмед-бег, к счастью, прислушался к нему и составил детальный список всех Соколовичей, которые еще оставались в родных краях. Так что Баица смог организовать их переезд в Царьград. Кроме Мустафы, в новую жизнь быстро влились Ферхад, Алия, Дервиш и еще один Мехмед, его тезка. В столицу прибыла и его двоюродная сестра. Не только братья быстро продвигались в учебе и на службе, «продвинулась» и сестра, выйдя замуж за Джефер-бега, сына боснийского алай-бега ^[46]. Вместе с мужем она переехала на жительство в Печуй, где у нее родился сын Ибрагим ^[47].

Это все, что он мог сделать поначалу. Но что надо было сделать по существу, чтобы смягчить боль и забыть о смерти? Смерть брата внесла смятение в его понимание последовательности. Разве не должны сначала умереть старые и только потом молодые, которые успели состариться, а потом уже и самые младшие, которым должно хватить времени, чтобы постареть? Баица не хотел, чтобы очередность смертей в мирное время смешивалась с той, что случается на войне. Там смерть – погибель. Она неестественна. Дома умирают «как положено», когда приходит время. Дети не должны умирать! Не должно быть смерти для детей.

И вот на тебе, случилось. Последовательность изменилась. Может, стоило бы сначала умереть, а потом жить? Может, именно это с ним и случилось? Сначала он умер, когда покинул свой дом, а теперь ожил в другом городе. Сначала он писал слева направо, а теперь – справа налево. Сначала он слушался других, а теперь другие слушаются его. Сколько книг он прочитал, листая страницы правой рукой налево, а сколько потом левой направо? Сколько на церковно-славянском и сколько на арабском? Сначала славянские и греческие книги, а потом – персидские и османские. Перо то в одной, то в другой руке смущало его точно так же, как и ятаган или сабля в них. Лучше всего было бы брать оружие обеими руками одновременно. Или перебрасывать его из одной руки в другую. Когда его обучали в сарае бою, то все думали, что это у него такая манера, и не мешали ему вводить в заблуждение противника. Перебрасывание оружия не влияло на его ловкость в бою. Напротив. Эта слабость стала преимуществом. Благодаря этому он стал известен.