– Гилл, мне пора закругляться. Вообще на меня тут все время орут.
– ОК, старина, держись…
– Постараюсь… Гилл!
– Да?
– Я хочу домой.
– Знаю, старичок. До скорого.
Накануне отъезда в Балтимор Вуди заставил отца пообещать, что вечером они вместе поужинают. За всю неделю он ни минуты не сумел побыть с ним наедине. В семь вечера Вуди вышел из дому и стал ждать. В восемь мачеха вынесла ему газировки и чипсов. Отец вернулся в одиннадцать.
– Вуди? – удивился он, заметив его силуэт в темноте. – Что ты делаешь на улице в такой час?
– Жду тебя. Мы должны были вместе поужинать, забыл?
Отец подошел ближе, свет автоматически включился, и Вуди увидел его багровое от спиртного лицо.
– Прости, парень, я на время не посмотрел.
Вуди пожал плечами и протянул ему конверт:
– Держи, это тебе. Как видишь, в глубине души я знал, что так и будет.
Отец открыл конверт и вытащил из него листок бумаги, на котором было написано: ФИНН.
– Это что такое? – спросил он.
– Твое имя. Возвращаю его тебе. Не хочу больше его носить. Теперь я знаю, кто я.
– И кто ты?
– Гольдман.
Вуди встал и, не говоря больше ни слова, пошел в дом.
– Подожди! – крикнул отец.
– Прощай, Тед, – ответил Вуди, не оборачиваясь.
Вуди вернулся от Финнов-из-Солт-Лейк-Сити хмурый. На поле в школе Рузвельта он объяснил Гиллелю и Скотту:
– Я хотел играть в футбол, чтобы быть как отец, но мой отец – просто скотина, смылся и бросил меня. И я теперь сам не знаю, люблю я футбол или нет.
– Вуд, тебе надо заняться чем-то другим, что тебе нравится.
– Ну-у… а я не знаю, что мне нравится.
– Что тебе в жизни интересно?
– Честно говоря, не знаю.
– Чем ты дальше заниматься хочешь?
– Э-э… хочу делать то же, что и ты.
Гиллель схватил его за плечи и стал трясти как грушу:
– Какая у тебя в жизни мечта, Вуд? Вот когда ты закрываешь глаза и мечтаешь, ты кем себя видишь?
Лицо Вуди расплылось в широчайшей улыбке.
– Я хочу быть звездой футбола!
– Ну так вот!
И они снова зажили жизнью футболистов на поле Рузвельта, откуда их усердно гонял охранник. Они проникали туда каждый день после уроков и по выходным. В дни матчей занимали место на трибунах и бурно болели, а когда игра кончалась, разыгрывали все ее перипетии, покуда снова не прибегал охранник и не прогонял их. Скотту все труднее становилось бегать, даже на короткое расстояние. С тех пор как он чуть не упал в обморок, удирая от охранника, Вуди всегда брал с собой позаимствованную у Скунса широкую тачку, и когда надо было убегать, Скотт тут же прыгал в нее.
– Опять вы? – кричал охранник, в ярости потрясая кулаком. – Вы не имеете права тут находиться! Говорите, как вас зовут! Я вашим родителям позвоню!
– Живо в тачку! – кричал Вуди Скотту, тот с помощью Гиллеля быстро усаживался в нее, и Вуди хватался за ручки.
– Стойте! – кричал старик, труся за ними что есть мочи.
Вуди своими могучими руками вихрем гнал повозку, Гиллель бежал впереди, указывая путь, и они полным ходом катили по Оук-Парку, жители которого уже не удивлялись, завидев странную процессию из трех мальчишек, один из которых, хилый, бледный, но сияющий от счастья, восседал в тачке.
В начале следующего учебного года тетя Анита записала Вуди в футбольный клуб Оук-Парка. Дважды в неделю она заезжала за ним после уроков и отвозила на тренировку. Гиллель всегда ехал с ним и наблюдал за его подвигами с трибуны. Шел 1993 год. До Драмы оставалось одиннадцать лет, но обратный отсчет уже пошел.
9
Однажды вечером, в середине марта 2012 года, я наконец собрался с духом. Кевина не было дома, и я, доставив Дюка, вернулся и снова позвонил в ворота.
– Ты что-то забыл? – спросила Александра по домофону.
– Мне надо с тобой поговорить.
Она открыла и вышла ко мне. Я остался в машине, только опустил боковое стекло.
– Хочу тебя свозить в одно место.
– Что мне сказать Кевину? – только и ответила она.
– Ничего не говори. Или скажи, что хочешь.
Она заперла дом и села на переднее сиденье.
– Куда мы едем? – спросила она.
– Увидишь.
Я выехал на шоссе и повернул на Майами. Смеркалось. Вокруг сияли огнями прибрежные дома. По радио передавали популярные песни. Я почувствовал запах ее духов в салоне машины. Словно десять лет назад, когда мы с ней мотались по всей стране с ее первыми записями и уговаривали разные радиостанции пустить их в эфир. А потом, словно сама судьба играла с нашими сердцами, радио в машине заиграло первую песню Александры, имевшую успех. Я увидел, что по ее щекам текут слезы.
– Помнишь, как мы первый раз услышали эту песню по радио? – спросила она.
– Да.
– Это все ты, Маркус, все благодаря тебе. Это ты заставил меня бороться за мечту.
– Все благодаря тебе самой. И никому больше.
– Ты же знаешь, что это неправда.
Она плакала. Я не знал, что делать. Положил руку ей на колено. Она схватила ее и крепко сжала.
До Коконат-Гроув мы добрались молча. Я свернул на жилые улицы, она не сказала ни слова. Наконец мы оказались перед дядиным домом. Я остановился на обочине и выключил мотор.
– Мы где? – спросила Александра.
– В этом доме закончилась история Гольдманов-из-Балтимора.
– Кто здесь жил, Маркус?
– Дядя Сол. Здесь он прожил последние пять лет жизни.
– Когда… когда он умер?
– В прошлом ноябре. Скоро будет четыре месяца.
– Господи, Маркус. Почему ты мне раньше не сказал?
– Не хотелось об этом говорить.
Мы вышли из машины и уселись перед домом. Мне было хорошо.
– А что твой дядя делал во Флориде? – спросила Александра.
– Он сбежал из Балтимора.
На тихую улицу опустилась ночь. Темнота располагала к откровенности. Я не видел глаз Александры, но знал, что она на меня смотрит.
– Мне уже восемь лет тебя не хватает, Маркус.
– Мне тебя тоже…
– Мне просто хотелось счастья.
– Ты несчастлива с Кевином?
– Мне хотелось быть с ним такой же счастливой, как с тобой.
– А мы с тобой…