Иудино дерево в цвету - читать онлайн книгу. Автор: Кэтрин Энн Портер cтр.№ 25

В летние месяцы старухи сидели под тенью смешанных фруктовых деревьев у боковой стены дома, откуда был виден весь восточный флигель, парадное и заднее крыльцо, большая часть переднего сада и край маленькой фиговой рощи. Место было выбрано в соответствии с их домашней стратегией. Здесь почти ничто не могло от них укрыться. Одного взгляда, брошенного время от времени, было довольно, чтобы знать, что происходит на усадьбе. Правда они не видели, как Миранда однажды выдрала всю грядку мяты для незнакомой симпатичной молодой женщины, которая из-за забора попросила у нее мятный стебелек. И не выяснили, кто обрывал большие гранаты, зревшие слишком близко от забора. А также не смогли помешать Полю, когда он вздумал экспериментировать с карманным фонариком и поджег на себе одежду; но успели потушить пламя, набросав на него ветошь, облить его постным маслом и прочитать ему мораль. Не видели они и как Мария лазит на деревья — такая у нее была мания, без этого она жить не могла, но выбирала высокие деревья по ту сторону дома. Однако таких случаев в общем круговороте домашних событий было совсем не много, так что они не чувствовали себя побежденными и не признавали свою стратегию безуспешной. Лето, во многом такое желанное время года, имело свои недостатки. Дети разбегались по всей усадьбе, и негры любили валяться под вязами позади сараев, играть в карты и есть арбузы. Летний дом находился в небольшом селении в двух-трех милях от фермы, являя собой нечто промежуточное между строгим городским особняком и старым фермерским домом, который некогда с такими стараниями возводила, как Бог на душу положит, строительница-бабушка. Летний дом, часто говорила она, лишен преимуществ и города, и села, зато обладает всеми неудобствами и того и другого. Но дети его любили.

Зимой же, в городе, старые рукодельницы сидели в просторной бабушкиной комнате с высоким потолком и небольшим камином, который топили углем. Сюда сходились все звуки жизни, отдавались от стен, разлетались по дому и возвращались снова. Бабушке с няней был понятен их сложный код, они обсуждали их и обменивались мнениями, просто переглядываясь, или вздергивая бровь, или делая коротенькую паузу в разговоре.

А разговаривали они о былом, в сущности всегда о былом. Даже будущее в их устах начинало казаться прошлым и давно прожитым, не продолжением того, что было, а его повторением. Они признавали, что жизнь, как они ее знали, ушла бесследно, мир быстро меняется, но по загадочной логике надежды им казалось, что каждая перемена — последняя. А если не последняя, то, выстроившись одна за другой, они завершат, с Божией помощью, полный круг, и все станет опять таким, как было. Почему они так любили свое прошлое, трудно сказать. Обеим пришлось хлебнуть немало горя. Каждый прожитый день они задавались вопросом, как же так, за что это все? Но не бунтовали и не ожидали ответа, не подвергали сомнению исходную правоту законов человеческой жизни, которые зиждутся на Божьем изволении. И лишь редким намеком делились друг с дружкой своими недоумениями: как же на таком фундаменте выросло и стоит столько страданий и непорядка? Бабушкино предназначение в жизни было управлять, она это знала. По велению долга она в своем доме распределяла обязанности, подгоняла или сдерживала — если нужно, учила морали, манерам, религии, карала или поощряла по установленным правилам. Свои собственные колебания и сомнения она от домочадцев прятала, внушая себе, что это тоже велит ей долг. А старая няня вообще не задумывалась о своем месте в жизни. Оно было предуготовано ей при рождении, а в делах повседневных она всю жизнь подчинялась власти тех, кто находится рядом.

Так они сидели и толковали о Боге, о небесах, о том, что надо посадить новую живую изгородь из розовых кустов, о новых способах заготавливать фрукты и овощи, о вечности и о том, что обе надеются и там оказаться вместе. Нередко шелковый лоскут в их руках запускал длинную череду семейных воспоминаний. Они со смехом замечали, как по-разному работает у них память. Няня отлично помнила имена; она всегда могла сказать, какая погода была в тот или иной знаменательный день, в каких туалетах были те или иные дамы, какими красавцами смотрелись те или иные господа, какие блюда и напитки подавались к столу. А у бабушки в голове теснились даты, но в какой связи, она не помнила; ее воспоминания как бы парили в воздухе, вне времени. К примеру, 26 августа 1871 года произошло какое-то важное для нее событие. Она тогда сказала себе, что эту дату никогда не забудет; и действительно не забыла, но уже не имела ни малейшего представления, благодаря чему этот день остался в ее памяти. И няня в данном случае ничем ей не могла помочь, в датах она была не сильна. Она не знала, в каком году родилась, и неизвестно было бы, когда праздновать ее день рождения, если бы бабушка, тогда мисс София Джейн, десяти лет, однажды не открыла бы наудачу календарь и с закрытыми глазами не пометила чернилами первое попавшееся число. С тех пор днем няниного рождения стало 11 июня, а год мисс София Джейн выбрала 1827-й, тот же, что и ее, и няня оказалась на три месяца моложе своей госпожи. Затем София Джейн сделала запись и в семейной Библии, старательно вписав крупными буквами ниже себя эту дату и имя: «Нэнни Гэй (черная)». Был, конечно, скандал, когда это обнаружилось, но чернила уже давно впитались в бумагу, да и никто не расстроился настолько, чтобы заняться выведением этой записи. Там она и осталась как одно из самых приятных напоминаний.

Они рассуждали и о религии, и о том, как испортились нравы в мире и все стало дозволено, и о младших детях, которые в этой связи сразу приходили на ум. На эти темы у обеих взгляд был четкий, критический и неколебимый. Старые женщины получили такое воспитание, которое дало им твердое представление о разных аспектах жизни, в частности о воспитании детей. Дети зачинаются в грехе и растут в беззаконии — такова была общепринятая догма. Детство — это долгая пора наставления и обучения, подготовка к взрослой жизни, которая, в свою очередь, представляет собой долгое, неотступное, строгое исполнение долга, в том числе долга рожать и воспитывать детей. Дети непослушны, капризны и изобретательны в проказах, часто вырастают злыми и неблагодарными, несмотря на все, что для них делаешь — или пытаешься сделать. Такие болезненные уколы сомнения появлялись у обеих при взгляде на конечные результаты их трудов. Няня, например, не могла смириться с тем, какими выросли ее «современные» внуки. «Ленивые, никчемные, ну просто отбросы общества, мисс София Джейн, а ведь как их воспитывали!»

Бабушка за них заступалась, но бранила своих, притом ото всей души, потому что искренно находила в них большие недостатки. Но их защищала няня. «Маленькие, они наступают на ноги, а вырастая, топчут душу» — этим исчерпывается то, что можно сказать о детях всех поколений, но сама по себе тема неисчерпаема. Они возвращались к ней опять и опять с небольшими вариациями и с примерами из родни или из домашних в качестве доказательства. Тут у них был богатый материал. Бабушка родила одиннадцать человек детей, няня — тринадцать. Они гордились этим. «Я мать одиннадцати детей», — говорила бабушка, словно сама удивляясь и не надеясь, что ей поверят, и даже как будто сама в этом не вполне убеждена. Впрочем, девятерых она и теперь могла представить в подтверждение. А няня потеряла десятерых. Все они похоронены в Кентукки. В том, что у нее были дети, няня не сомневалась и не допускала, что кто-то в этом может усомниться. Свою материнскую гордость она выражала иначе. «Тринадцать человек детей, — говорила она, как бы ужасаясь. — Тринадцать, о, Господь и Спаситель мой!»