Руководство для домработниц - читать онлайн книгу. Автор: Лусиа Берлин cтр.№ 70

Макс рассказывает мне про пробки и прогноз погоды, описывает одежду в передаче Эльзы Кленч. Спрашивает, как там Салли.

В Альбукерке, когда мы были молодые, когда я еще не была с ним знакома, я слышала его игру на саксофоне, видела, как он участвовал в автогонках в Форт-Самтере – ездил на “порше”. Его все знали. Он был красивый, богатый, экстраординарный. Однажды я видела его в аэропорту, когда он прощался с отцом. Поцеловал отца на прощанье, прослезился. Хочу, чтобы мой мужчина целовал своего отца на прощанье, подумала я.

Когда умираешь, вполне естественно оглядываться на свою жизнь, взвешивать все так и сяк, о чем-то сожалеть. Я этим тоже занимаюсь, заодно с сестрой, все эти месяцы. Много воды утекло, прежде чем мы отбросили весь гнев и претензии. Даже наши списки сожалений и самоукоров становятся короче. Теперь мы составляем списки того, что у нас все равно остается. Друзей. Мест на карте. Как же ей хочется станцевать danzуn с любимым человеком. Ей хочется увидеть parroquia ^[209] в Веракрусе: пальмы, фонарики под луной, собаки и кошки путаются под ногами у танцоров – проскакивают между начищенных туфель. Мы вспоминаем школы в Аризоне, где все классы учились в одной комнате, небо над Андами, где мы катались на лыжах.

Она перестала волноваться за своих детей, о том, что без нее с ними станется. Я, наверное, начну снова волноваться за своих, когда уеду отсюда, но сейчас мы просто плывем по течению, никуда не спешим, покоряясь распорядку и ритмам каждого нового дня. Одни дни – сплошная боль и рвота, другие – спокойные, с далекими звуками маримбы, со свистом торговца camote ^[210] по вечерам…

Я больше не жалею, что была алкоголичкой. В Калифорнии, когда я уже собиралась в Мехико, зашел позавтракать мой младший сын, Джоэл. Тот самый сын, у которого я воровала деньги, который говорил мне: “Ты мне не мать”. Я напекла блинчиков с сыром; мы пили кофе и читали газету, хором ворчали на Рики Хендерсона ^[211], на Джорджа Буша. Потом он пошел на работу. Поцеловал меня и сказал: “Пока, мам”. “Пока”, – сказала я.

На всей планете матери завтракают с сыновьями, провожают их до двери. Но смогут ли эти матери понять, какую признательность я чувствовала, когда стояла в дверях и махала ему рукой? Это как отсрочка приговора.

Мне было девятнадцать, когда мой первый муж меня бросил. Тогда я вышла замуж за Джуда – человека с созерцательным умом и ироничным чувством юмора.

Он был хороший человек. Хотел помочь мне вырастить моих двоих маленьких сыновей.

Макс был свидетелем на нашей свадьбе. После свадьбы – а гуляли мы у себя дома, на заднем дворе – Джуд ушел на работу, играть на рояле в бар “У Эла Монте”. Свидетельница с моей стороны – моя лучшая подруга Ширли – ушла, не обменявшись со мной даже парой слов. Ее страшно опечалило, что я вышла за Джуда: думала, что это шаг отчаяния.

Макс остался. Дети легли спать, а мы остались за столом – ели свадебный торт, пили шампанское. Он рассказывал об Испании, я – о Чили. Он рассказал мне, как учился в Гарварде вместе с Джудом и Крили ^[212]. Как играл на саксофоне, когда бибоп только зарождался. Чарли Паркер и Бад Пауэлл, Диззи Гиллеспи. В период бибопа Макс сидел на героине. Тогда я даже не знала, что это значит. Подумала о “героинях”, и ассоциации возникли самые приятные – Джейн Эйр, Бекки Шарп, Тесс.

По ночам Джуд играл. Просыпался под вечер и репетировал, либо они с Максом несколько часов играли дуэтом, а потом мы ужинали. Джуд уходил на работу. Макс помогал мне помыть посуду и уложить детей.

Я не могла отвлекать Джуда от работы. Когда у дома шлялись подозрительные люди, когда дети заболевали, когда я прокалывала колесо, я звонила Максу. “Привет”, – говорил он.

Короче, через год у нас начался роман. Бурный, страстный, все вверх тормашками. Джуд отказывался разговаривать со мной на эту тему. Я ушла от него, поселилась с детьми отдельно. Заявился Джуд, велел мне садиться в машину. Едем в Нью-Йорк: там Джуд будет играть джаз, а мы оба – спасать наш брак.

О Максе мы никогда не говорили. В Нью-Йорке мы оба работали не покладая рук. Джуд репетировал и джемовал, играл на свадьбах в Бронксе, в стрип-клубах в Джерси, пока не вступил в музыкальный профсоюз. Я шила детскую одежду, которая продавалась даже в “Блумингдейле”. Мы были счастливы. Тогда в Нью-Йорке жилось чудесно. В “И” на 96-й улице выступали Аллен Гинзберг и Эд Дорн. Выставка Марка Ротко в МоМА во время великой снежной бури. В потолочные окна бил яркий свет, отражаясь от снега; картины пульсировали. Мы слушали Билла Эванса и Скотта Лафароу. Джона Колтрейна, игравшего на сопрано-саксофоне. Орнетта – на его самом первом концерте в “Файв Споте”.

Днем, пока Джуд спал, мы с мальчиками катались по всему городу на метро, каждый день выходили на новой станции. Катались на паромах взад-вперед. Однажды, когда Джуд уехал выступать в “Гроссингерс ^[213]”, мы заночевали в палатке в Центральном парке. Вот каким мирным был тогда Нью-Йорк… или какой непроходимой – моя глупость… Жили мы на Гринвич-стрит недалеко от Вашингтонского рынка, вблизи Фултон-стрит.

Джуд смастерил мальчикам красный ящик для игрушек, подвесил к трубам в нашем лофте качели. С детьми он был терпелив и строг. По ночам, когда он возвращался с работы, мы занимались любовью. Вся наша обида, и грусть, и нежность друг к другу превращались в электрические разряды в наших телах. И никогда не превращались в слова, не высказывались вслух.

Вечерами, пока Джуд играл, я читала Бену и Киту книжки, убаюкивала их колыбельными, а потом садилась шить. Звонила в передачу “Симфони-Сида”, просила ставить Чарли Паркера и Кинга Плэжа, пока он не велел мне звонить немножко реже. Летом было очень жарко, и мы спали на крыше. Зимы были холодные, дом не отапливался по выходным и после пяти вечера. Мальчики ложились спать в меховых наушниках и варежках. Когда я им пела, у меня изо рта валил пар.

Теперь, в Мехико, я пою Салли песни, которые исполнял Кинг Плэжа. “Маленький красный волчок”. “Паркеровское настроение”. “Иногда я счастлив”.

Когда это все, что ты можешь сделать, становится совсем хреново.

* * *

Если в Нью-Йорке ночью звонил телефон, ясное дело – Макс.

“Привет”, – говорил он.

Он на гонках в Гавайях. Он на гонках в Висконсине. Смотрит телик, думает обо мне. В Нью-Мексико зацветают ирисы. В августе по руслам пересохших рек течет вода. Осенью тополя желтеют.

В Нью-Йорк он приезжал часто – слушать музыку, но я с ним никогда не виделась. Он звонил и рассказывал мне все про Нью-Йорк, и я рассказывала ему все про Нью-Йорк. “Выходи за меня, – говорил он, – пусть у меня будет ради чего жить”. “Разговаривай со мной, – говорила я, – не вешай трубку”.