Разум Торгрима все еще пребывал в этом мире, когда Берси и Харальд явились к нему несколько часов спустя. Приближались они осторожно, медленно, что лишь разозлило Торгрима, но он придержал язык.
— Отец, уже почти полночь, как я понял, — сказал Харальд.
Торгрим снова хмыкнул. Он ждал этого времени, самой темной поры ночи, когда бдительность в ирландском лагере ослабнет. Их с Оттаром план мог сработать только благодаря эффекту неожиданности. А неожиданность была их единственным преимуществом против ирландцев, которые втрое превосходили их числом.
— Пойдем, — прорычал Торгрим.
Поднявшись, он зашагал в темноту. Он не стал спрашивать, готовы ли его люди следовать за ним, поскольку знал: Харальд был не настолько глуп, чтобы беспокоить его, если люди еще не готовы. И безмолвным ответом ему стали тихие шаги ста человек, — все, что осталось от команд его кораблей, — идущих за ним во тьму.
Торгрим неплохо знал окрестности, он часами изучал их, пока свет еще это позволял. Он даже взобрался на один из фургонов, чтобы лучше рассмотреть складки местности. И теперь он уверенно двигался, ведя свою колонну вдоль низины, тянущейся за холмом, скрывавшим их от ирландского войска и вражеских разведчиков, которых наверняка отправили наблюдать за ними.
Шагали они около двадцати минут, затем Торгрим вскинул руку, давая сигнал остановиться. Он услышал за спиной едва различимый шорох и топот. Торгрим взобрался на холм, расположенный слева. Ночь была темной, и хотя дождь прекратился, небо все еще было застлано тучами, ни лунный, ни звездный свет не проникали вниз.
На вершине холма он лег и вгляделся вдаль. Он все еще видел огни ирландского лагеря, как и ранее, но теперь они казались более плотными. Раньше он смотрел на ирландский лагерь спереди. Теперь он зашел к нему с фланга.
«Идеально», — подумал он.
Торгрим спустился с холма. Он понимал, что сейчас придется поговорить со своими людьми, и одна мысль об этом была ему отвратительна, но тут уж ничего не поделаешь.
— Мы остановимся здесь, — сказал он Харальду и Берси. — Пусть все спят при оружии. Поставьте часовых на вершину холма. Всех разбудить до рассвета.
— Да, отец, — сказал Харальд, и Торгрим отвернулся, довольный тем, что все будет выполнено так, как ему хотелось. Он вполне мог положиться на Харальда, которого обучал с рождения.
Торгрим отошел в темноту, снова поднялся на холм и сел там на мокрой траве у вершины. Перед ним пылали огни ирландского лагеря, а слева, чуть дальше — костры, горевшие у фургонов. Ими занимались те, кто был слишком тяжело ранен для того, чтобы участвовать в завтрашней битве, и он надеялся, что ирландцы поверят, будто все его воины до сих пор находятся там.
Он закрыл глаза. Почувствовал, как сознание ускользает, словно в последние секунды бодрствования перед сном. Ощутил первобытную ярость, животный импульс глубоко внутри, который рвался наружу, поднимался, захватывал его. И Торгрим отпустил себя.
Мрачное настроение никогда не приносило ничего хорошего, по крайней мере по опыту Торгрима. Но иногда оно позволяло увидеть разные вещи, уводило за пределы того места, где он находился, и показывало, что делает враг, в чем он силен и в чем его слабые стороны. Волчьи сны, как он их называл, редко обманывали его.
Волчий сон пришел к нему и в ту ночь, живой и мучительный. Он бежал в стае, которую кто-то гнал сквозь густой лес, и чувствовал, что их должно быть больше, намного больше.
И затем на бегу он почувствовал, что стая поредела снова, а вскоре остался только он и несколько товарищей рядом, тем временем их преследователи приближались. Приближались… Он слышал их рычание в ночи, видел их полные ярости глаза. Развернувшись, он огрызнулся, но зубы его сомкнулись в пустоте. Он кусал и вертелся, но ничего не находил. Вокруг него ничего не было. У него отняли все.
Это был сон об отчаянии, о безнадежности, о ярости, не имевшей выхода. Он выл, кусался и бросался во все стороны, но его окружала лишь тьма.
А затем он проснулся. Все еще была ночь, небо и земля казались черными как смоль. Огни ирландского лагеря выглядели как горсть тускло-оранжевых точек вдалеке. Торгрим слышал чей-то храп поблизости, а еще к нему осторожно приближались люди.
Он подумал о волчьем сне: «Что это было?» Торгрим не увидел ничего, что могло бы ему помочь. Ничего из сна не узнал.
И снова за спиной кто-то задвигался, люди разговаривали очень тихо, почти шепотом. Он понятия не имел, сколько времени уже прошло, но догадывался, что пора вставать и выдвигаться на позицию. Они должны быть готовы к тому моменту, когда Оттар поведет своих людей на ирландскую стену щитов, и тогда они атакуют ирландцев с фланга. Если все пройдет хорошо, враг окажется между двух армий.
«Через три часа мы, возможно, уже будем грабить Глендалох», — подумал Торгрим и тут же об этом пожалел. Боги не интересовались такими мелочами. Он вцепился в молот Тора — амулет, который носил на шее. На том же шнурке висел крест, подарок ирландской женщины, которая почитала Христа, как и все в этой стране. Почитателям Христа хватало одного бога, но Торгрим был рад помощи любого из них.
«В Глендалохе не окажется ничего, за чем стоило бы нагнуться», — подумал он. Все их шансы совершить неожиданный налет оказались там же, где и вчерашний эль. Люди уже унесли с собой все, что имело хоть какую-то ценность, и даже то, что ценности не представляло.
Он поднялся, пригнулся и спустился с вершины холма, затем выпрямился и потянулся. Вместе с волчьим сном ушло и черное настроение, теперь он чувствовал себя лучше, готовым встретить все, что может их ждать. В том числе и собственную смерть, которая, вероятно, его поджидала.
— Отец? — донесся голос Харальда из темноты за его спиной.
Торгрим обернулся и едва различил силуэт сына, поднимавшегося к нему. Голос Харальда звучал нерешительно: юноша не знал, какой прием его ожидает.
— Да, Харальд? — Торгрим знал, что эти два слова, произнесенные ровным тоном, скажут Харальду все, что ему нужно знать о состоянии рассудка отца.
— Мы подняли и построили людей, — сообщил Харальд. Торгрим скорее почувствовал, чем увидел присутствие сына рядом. — Скоро начнет светать, как мне кажется.
— Хорошо, — сказал Торгрим, все еще замечая нерешительность в его тоне. — Что-то еще?
— А, да… — сказал Харальд. — Дело… в Кьяртене. И его людях. Они ушли.
Торгрим помолчал мгновение, пытаясь осознать услышанное.
— Ушли?
— Они стояли на дальнем левом краю наших рядов. Все, казалось, было в порядке. Я думал, что они с нами и готовы сражаться. Но сейчас их нет.
— Они не просто отделились?
— Я прошел все расстояние до фургонов. Их нет и там. Может, они отправились к Оттару?
— Возможно, — сказал Торгрим.
Но только если Кьяртен не солгал насчет того, что он в ссоре с братом. Он вспомнил, что Оттар не отреагировал со своей обычной жестокостью, когда увидел вчера Кьяртена. Не сделал ничего, разве что проклял его. Но что, если Кьяртен и Оттар вовсе не враждуют? Какой подвох может за этим скрываться?