Мокриц чувствовал, что это могло бы быть так эффектно. Для этого имелось все необходимое: пугающие амбалы в черном, изящные белые псы. Но самой Пуччи достались мелкие подозрительные глазки и огромная верхняя губа, что в сочетании с длинной шеей вызывало у простого обывателя ассоциации с уткой, которую оскорбила проплывшая мимо форель.
«Кто-то должен сказать ей, что черный – не ее цвет, что эти дорогие меха смотрелись лучше на их изначальных обладателях, что если ты надеваешь высокие каблуки, то, будь добра, не сочетай их с солнечными очками, потому что, когда заходишь с яркого солнечного света в полумрак, например банка, ты утрачиваешь всякую координацию и можешь проткнуть каблуком ногу собственного же телохранителя. Кто-то должен сказать ей, что настоящее чувство стиля происходит от врожденного хитроумия и двуличия. Его нельзя купить».
– Госпожа Пуччи Шик, дамы и господа! – объявил Мокриц, хлопая в ладоши, когда Пуччи сдернула очки и приблизилась к банковской стойке, сверкая убийственным взглядом. – Член совета директоров, и она присоединится к нам всем в создании денег.
В толпе кое-где послышались аплодисменты от тех, кто в жизни не встречался с Пуччи, но был рад поглазеть на бесплатное представление.
– Возмутительно! Слушайте меня! Всем слушать меня! – потребовала она. Она снова замахала чем-то подозрительно похожим на одну из экспериментальных банкнот Мокрица. – Это обычная ничтожная бумага! Вот что он собирается вам раздавать!
– Нет, это аналог открытого чека или банковского векселя, – сказал Мокриц.
– Да что ты? Это мы еще посмотрим! Возмутительно! Добрые люди Анк-Морпорка! Неужели кто-то из вас думает, что этот клочок бумаги может стоить доллар? Разве кто-нибудь из вас даст мне за него доллар? – Пуччи пренебрежительно помахала бумажкой.
– Ну не знаю. А что это? – спросил кто-то, и в толпе начали переговариваться.
– Экспериментальная банкнота, – ответил Мокриц, перекрикивая нарастающий гул. – Испытываем идею на практике.
– И сколько таких всего? – спросил любопытный.
– Около двенадцати, – ответил Мокриц.
Любопытный повернулся к Пуччи:
– Даю за нее пять долларов, устраивает?
– Пять? Тут написано, один доллар, – опешила Пуччи.
– Ага. Пять долларов, госпожа.
– Но почему? Ты сумасшедший?
– Не безумнее некоторых, спасибо большое, дамочка!
– Семь долларов! – поднял руку другой человек.
– Это безумие! – взвыла Пуччи.
– Безумие? – переспросил второй. – Да если б я купил в том году горсть пенсовых черных марок, когда этот парень их придумал, был бы сейчас богачом!
– А помните Синий Треугольник? – подхватил второй участник торгов. – Стоили пятьдесят пенсов. Я купил одну штучку, написать письмо тетушке. Пока письмо до нее дошло, марка стоила уже пятьдесят долларов! А старая кошелка отказалась мне ее возвращать!
– Сейчас уже сто шестьдесят, – подсказал кто-то за его спиной. – Ушла с молотка на той неделе в «Империи марок и булавок Дэйва». Даю десять долларов, госпожа.
– Пятнадцать!
У Мокрица с лестницы открывался отличный обзор. В дальнем конце холла образовался небольшой синдикат, объединенный мыслью, что лучше иметь небольшую долю, чем совсем никакой.
Филателия! Она началась с первого же дня, а потом раздулась, как огромный… организм, живущий по странным, безумным законам. Есть ли хоть одна сфера, где изъяны поднимали бы товар в цене? Купите ли вы костюм только потому, что один рукав короче другого? Или потому, что там остался неотрезанный лоскут ткани? Естественно, когда Мокриц заметил это, он стал добавлять изъяны намеренно, чтобы позабавить публику, но он точно не планировал, чтобы голова лорда Витинари оказалась перевернутой на одной-единственной марке на каждом листе с «синенькими». Один из печатников собирался уничтожить выпуск, но Мокриц прыгнул на него и повалил наземь.
Все это было нереально, а нереальность была стихией Мокрица. Когда он был плохишом, то продавал мечты, и лучше всего продавались те, где ты в одно мгновение становился богачом. Мокриц выдавал стекляшки за бриллианты, потому что жадность застила глаза. Разумные, порядочные люди, которые трудились в поте лица, все же верили вопреки голосу опыта в деньги просто так. Но коллекционеры марок… они верили в маленькие совершенства. Один крошечный кусочек мира можно было создать таким, как надо. И даже если «как надо» не получалось, ты хотя бы знал, чего не хватало. Например, бракованного пятидесятипенсового Синего Треугольника, но их таких было еще шесть в обращении, и как знать, не посетит ли удача самоотверженного коллекционера?
Мокриц признавал, что это должна быть очень серьезная удача, потому что четыре из них были бережно припрятаны на черный день в маленькой железной шкатулке под половицей его кабинета. Но две все-таки были где-то там, возможно уничтожены, потеряны, съедены улитками или – и тут стелился густой, как зимний снег, слой надежды – до сих пор красовались на конвертах каких-то неучтенных писем в глубине ящика.
…а госпожа Пуччи попросту не умела обращаться с толпой. Она топала ногами и требовала внимания, нападала и оскорбляла, и лучше бы она не называла их «добрыми людьми», потому что кому же понравится такая наглая ложь. Теперь Пуччи начинала выходить из себя, потому что цена взлетела до тридцати четырех долларов. И вот…
…она порвала банкноту!
– Вот что я думаю об этих дурацких деньгах! – объявила она, швыряя клочки в воздух. И так и осталась стоять, тяжело дыша и с победоносным видом, как будто сделала что-то умное.
Удар под дых каждому из здесь присутствующих. От такого хотелось плакать, серьезно. Ну что ж…
Мокриц выудил из кармана еще одну банкноту и поднял над головой.
– Дамы и господа! – объявил он. – Я держу в руках банкноту из редеющего на глазах первого тиража банкнот номиналом в один доллар, – ему пришлось подождать, пока все отсмеются, – подписанную мной и председателем лично. Ставки начинаются с сорока долларов! Вся прибыль пойдет маленьким детишкам!
Ставки выкрикивались наперебой, и цена возросла до пятидесяти. Пуччи кипела от негодования, но никто не обращал на нее внимания, и она бросилась прочь. И как бросилась! Она понятия не имела, как общаться с людьми, и считала, что самооценка может заменить самоуважение, но бросаться у нее получалось лучше, чем у индюшки на трамплине.
Счастливый победитель, едва успевший достигнуть дверей банка, был уже окружен своими несчастливыми соперниками. Остальная толпа ринулась к кассам, не вполне понимая, что происходит, но твердо намеренная не отставать.
Мокриц поднес ладони ко рту и прокричал:
– Дамы и господа! Сегодня после обеда господин Бент и ваш покорный слуга будут принимать всех желающих обсудить условия кредитования!
Это вызвало еще большее оживление.