Они промаршировали дальше и появились новые факельщики и
новые войска со своими цветами. Мы следили, как они проходят и улетают своей
дорогой в далекое небо, сияющая миграция светлячков, и их конечная Цитадель —
та черная, называемая Двором Хаоса.
Шествию, казалось, нет конца, я потерял всякий счет времени,
но грозовой фронт, странное дело, не наступал, когда продолжалось все это. Я
даже несколько потерял свое чувство личности, настолько я был захвачен
процессией, проходящей мимо нас. Это, знал я, было событием, которое не могло
повториться никогда.
Светлые летающие существа проносились над нами, а темные
проплывали повыше.
Там были призрачные барабанщики, существа из прозрачного
света и стая летающих машин, я увидел всадников, облаченных во все черное,
верхом на самых разных зверях, крылатые драконы зависли в небе. И звуки — топот
копыт и ног, пение и завывание, барабаны и трубы — выросли в могучую волну,
омывавшую нас.
Затем, когда мои глаза прошли вдоль этих шеренг, из
сверкающего занавеса появилась новая фигура. Это была повозка, вся
задрапированная черным, влекомая парой черных коней. В каждом углу появлялся
посох, пылавший голубым огнем, и на ней покоилось то, что могло быть только
гробом, завернутым в наш флаг с Единорогом. Возницей был горбун, облаченный в
пурпурно-оранжевые одежды, и даже на этом расстоянии я знал, что это был
Дворкин.
«Значит, таким вот образом, — подумал я. — Не знаю
почему, но это как-то укладывается, укладывается, что ты теперь путешествуешь
на прежнюю Родину. Было многое, что я мог сказать тебе, пока ты жил, но мало
было когда-нибудь сказано правильных слов. Теперь все кончено, потому что ты
мертв. Так же мертв, как все те, кто ушел в это место до тебя, куда скоро могут
последовать остальные из нас. Я сожалею. Лишь после всех этих долгих лет, когда
ты принял другое лицо и облик, я, наконец, узнал тебя, стал уважать, и даже
стал относиться к тебе с симпатией — хотя и в этом образе ты был хитрым старым
ублюдком. Было ли ганелоновское „Я“ все время настоящим тобой или оно было еще
одной формой, принятой ради удобства, старый изменитель Облика? Я никогда не
узнаю, но я хотел бы узнать, что увидел тебя, наконец, таким, каким ты был, что
я встретил того, к кому относился с симпатией, кому мог доверять, и что это был
ты. Я желал бы, чтобы я смог узнать тебя лучше, но и на том спасибо…»
— …отец? — тихо произнес Джулиан.
— Он хотел, чтобы его отвезли за Двор Хаоса в
окончательную тьму, когда, наконец, придет его время, — сказал
Блейз. — Так мне однажды рассказал Дворкин. За пределы Хаоса и Амбера, в
место, где никто не царит.
— И так оно и есть, — сказала Фиона. — Но
есть ли где-то порядок за стеной, через которую они прошли? Или гроза будет
продолжаться вечно? Если он преуспел, она лишь приходящее явление и мы в
безопасности. Но если нет…
— Это не имеет значения, — вмешался я, —
преуспел он или нет, потому что я преуспел.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
— Я считаю, что он потерпел неудачу, — объяснил
я. — Что он был уничтожен прежде, чем сумел отремонтировать старый
Лабиринт. Когда я увидел приближение этой грозы, на самом деле я испытал часть
ее, я сообразил, что никак не смогу вовремя поспеть сюда с Камнем, который он
отправил мне после своих усилий. Бранд всю дорогу пытался отнять его. Может это
подало мне мысль. Это было самое трудное, что я когда-либо делал, но я
преуспел. Мир должен удержаться от распада, выживем ли мы или нет. Бранд отнял
у меня Камень как раз тогда, когда я завершил его. Но я оправился от его
нападения и сумел воспользоваться Лабиринтом, чтобы спроецировать себя сюда.
Так что Лабиринт по-прежнему существует, что бы там еще ни произошло.
— Но, Корвин, — спросила Фиона, — что если
отец преуспел?
— Я не знаю.
— Я так понимаю, — сказал Блейз, — из того,
что рассказал мне Дворкин, что два различных Лабиринта не могут существовать в
одной и той же вселенной. Те, что в Рембе и на Тир-на Ног-те не в счет, будучи
только отражениями нашего…
— Что же случиться? — спросил я.
— Я думаю, что произойдет откол, основание нового
существования где-то.
— Каким же будет его воздействие на наш собственный?
— Либо всеобщая катастрофа, либо вообще никакого
воздействия, — высказала свое мнение Фиона. — Я могу доказать любой
вариант.
— Тогда мы вернулись прямо туда, откуда начали, —
сказал я. — Либо все должно вскоре развалиться, либо все должно устоять.
— Кажется так, — согласился Блейз.
— Это не имеет значения, если нас все равно не станет
после того, как эта волна доберется до нас, — рассудил я. — А она
доберется.
Я снова вернул свое внимание похоронному кортежу. За
повозками появились новые всадники, за которыми последовали марширующие
барабанщики. Затем вымпелы и факелы и длинные шеренги солдат-пехотинцев. Пение
все еще доносилось до нас, и далеко, далеко за бездной процессия, казалось,
могла, наконец, добраться до той темной цитадели.
«Я так долго ненавидел тебя, в столь многом тебя винил.
Теперь с этим покончено и ничего из этих чувств не осталось. Вместо этого ты
даже хотел, чтобы я был королем, работа, для которой, как я теперь вижу, я не
гожусь. Я вижу, что я, в конце концов, что-то значил для тебя. Я никогда не
скажу другим. Достаточно знать мне самому. Но я никогда не смогу думать о тебе
в том же духе. Твой образ уже теряет четкость. Я вижу лицо Ганелона там, где
должно быть твое. Он был моим товарищем, он рисковал ради меня своей головой.
Он был тобой, но другим тобой — тобой, которого я не знал. Сколько жен и врагов
ты пережил? Много ли у тебя было друзей? Думаю, что нет. Но было с тобой
столько того, о чем мы ничего не знали. Я никогда не думал, что увижу тебя,
отошедшим в другой мир. Ганелон — отец — старый друг и враг, я прощаюсь с
тобой. Ты присоединишься к Дейдре, которую я любил. Ты сохранил свою тайну.
Покойся с миром, если такова твоя воля. Я даю тебе эту увядшую розу,
пронесенную мной через ад, бросив ее в бездну. Я оставляю тебя розам и
вывернутым цветам в небе. Я буду скучать по тебе…»
Наконец, долгое шествие подошло к концу, последние
марширующие появились из занавеса и двинулись прочь. Молнии все еще сверкали,
дождь все еще лил и громыхал гром. Но ни один член процессии, насколько я мог
вспомнить, не казался промокшим. Я стоял на краю бездны, наблюдая, как они
проходят. На моем плече лежала рука. Сколь долго она была там — не могу
сказать. Теперь, когда прохождение завершилось, я понял, что грозовой фронт
снова наступает.