Когда я маршировал вперед, Хуги догнал меня и сел на конец
моего посоха.
— Удобно сидеть на ветке старого Игга теперь, когда он
не может… Ай! — Хуги взмыл в воздух и закружил.
— Обжег мне ногу! Как он это сделал? — спросил он.
Я рассмеялся.
— Понятия не имею.
Он попорхал несколько минут, а затем уселся мне на правое
плечо.
— Лады, если я отдохну здесь?
— Валяй.
— Спасибо, — он устроился поудобнее. —
Голова, знаешь, в самом деле психически безнадежный случай.
Я пожал плечами, а он развел крыльями для равновесия.
— Он что-то нащупывает, — продолжал он. — Но
рассуждает неправильно, считая мир ответственным за свои собственные слабости.
— Нет. Он даже не нащупывает выход из болота, — не
согласился я.
— Я имею в виду философски.
— Ах, из этого болота. Тем хуже.
— Вся проблема заключается в «Я», это и его связи с
миром с одной стороны, и Абсолютом с другой.
— О? Неужели?
— Да, понимаешь, нас высидели и мы дрейфуем по
поверхности событий. Иногда мы чувствуем, что мы действительно влияем на
положение и это вызывает удвоение усилий. Это — большая ошибка, потому что это
создает желание и наращивает ложное эго, когда должно быть достаточно простое
существование «Я». Это приводит к новым желаниям, к новым усилиям, и вот ты тут
в западне.
— В болоте?
— Так сказать. Нужно твердо акцентировать свое внимание
на Абсолюте и научиться игнорировать миражи, иллюзии, ложное чувство, которые
обособляют человека, как ложный остров сознания.
— У меня было однажды ложное самоотождествление. Оно
сильно помогло мне стать абсолютом, которым я являюсь теперь — собой.
— Нет. Это тоже — ложное.
— Тогда тот, что может существовать завтра,
поблагодарит меня за него, как я благодарю того, другого.
— Ты упускаешь суть. Тот ты тоже будешь ложным.
— Почему?
— Потому что он по-прежнему будет полон желаний и
усилий, обособляющих тебя от Абсолюта.
— Что же в этом плохого?
— Ты останешься один в мире чужаков, в мире феноменов.
— Мне нравится быть одному. Я очень привязан к себе. И
феномены мне тоже нравятся.
— И все же, Абсолют всегда будет присутствовать, зовя
тебя, вызывая твое беспокойство.
— Хорошо, значит незачем спешить. Ну, да, я понимаю,
что ты имеешь в виду. Он принимает форму идеалов. У каждого есть несколько
таких. Если ты говоришь, что надо стремиться к ним, я с тобой полностью
согласен.
— Нет — они — искажение Абсолюта, и то, о чем ты
говоришь, есть новые усилия.
— Все правильно.
— Я вижу, что тебе еще многому надо разучиться.
— Если ты говоришь о моем вульгарном инстинкте к
выживанию, то забудь об этом.
Тропа вела вверх, и теперь мы вышли на гладкое ровное место,
кажущееся почти вымощенным, хотя и усыпанном песком. Музыка стала громче и
продолжала становиться все слышней, когда я продвигался вперед. Затем я увидел
сквозь туман медленно и ритмично движущиеся смутные фигуры. Мне потребовалось
несколько минут, чтобы сообразить, что они танцевали под музыку.
Я продолжал идти, пока не смог рассмотреть фигуры —
кажущиеся людьми, красивые мужчины и женщины, одетые в сельские наряды —
ступавшие под медленные такты невидимых музыкантов. Танец, исполняемый ими, был
сложным и прелестным, и я остановился немного полюбоваться им.
— По какому случаю? — спросил я Хуги. —
Вечеринка здесь, посреди нигде?
— Они танцуют, — объяснил он, — чтобы
отпраздновать твое прохождение. Они не смертные, а духи Времени. Они начали это
дурацкое представление, когда ты вступил в долину.
— Духи?
— Да. Следи.
Он покинул мое плечо, пролетел над ними и испражнился. Шмат
прошел сквозь несколько танцоров, словно они были голограммами, не запачкав ни
расшитого рукава, ни шелковой рубашки, не заставив ни одну из улыбающихся фигур
сбиться с такта. Тогда Хуги несколько раз каркнул и полетел обратно ко мне.
— Едва ли это было необходимо, — попенял я
ему. — Это красивое представление.
— Декадентство, — заявил он. — И тебе едва ли
следует воспринимать это как комплимент, потому что они предвкушают твою
неудачу. Они только желают попасть на финальное торжество, прежде чем спектакль
окончится.
Я все равно некоторое время посмотрел его, опершись на свой
посох, отдыхая. Описываемая танцорами фигура медленно смещалась, пока одна из
женщин — рыжая красавица — не оказалась очень близко от меня. Но глаза всех
танцующих ни разу не встретились с моими. Все было так, словно я не
присутствовал. Но эта женщина совершенно точным жестом бросила что-то,
приземлившееся у моих ног.
Я нагнулся и обнаружил, что предмет этот материален. Я
держал серебряную розу — свою собственную эмблему. Я выпрямился и прикрепил ее
к вороту своего плаща. Хуги посмотрел в другую сторону и ничего не сказал. У
меня не было шляпы, чтобы снять ее, но я поклонился этой леди. Мне почудилось
легкое подергивание в ее правом глазу, когда я повернулся, чтобы уйти.
Почва потеряла свою гладкость, когда я шел, и музыка,
наконец, растаяла. Тропа стала труднее и, когда б не рассеивались туманы, видны
были скалы или только горные вершины. Я черпал силы из Камня, иначе бы я
свалился, и заметил, что длительность такого подкрепления теперь была короче.
Через некоторое время я остановился, проголодавшись, съесть остатки моих
припасов.
Хуги стоял поблизости на земле и смотрел как я ем.
— Признаться, я в определенной, небольшой, степени,
восхищаюсь твоей настойчивостью, — сказал он. — И даже тем, что ты
подразумевал, когда говорил об идеалах. Но только этим. Ранее мы говорили о
бесплодности желаний и стараний.
— Ты говорил. Это не главная забота в моей жизни.
— А зря.