Троцкий и заговор в Красной Ставке - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Войтиков cтр.№ 39

Не имея возможности ознакомиться с протоколами и всей перепиской моего дела, я все же успел прочесть записку, приколотую к синей обложке дела, и бегло прочесть заявление, по которому я был арестован. На приколотом к обложке дела листке было напечатано приблизительно следующее: «т. Андерсон, по заключению следователя, должен быть освобожден, как занимающий ответственный пост в Красной армии, дело передать на хранение в Военный отдел ВЧК и установить наблюдение за деятельностью».

Первый лист переписки был «заявление», которое я также бегло прочел. Заявление было сделано каким-то солдатом 152-го пехотного Владикавказского полка, в котором я служил еще до командирования меня в Академию Генерального штаба в 1916 году. Этот солдат писал, что он меня встретил на Моховой ул. на трамвае, считает нужным заявить, что «в то время когда Андерсон служил в 152-м пехотном полку, он никогда не поддерживал демократических принципов и вообще был нелюбим солдатами, потом, будучи начальником штаба 19-го армейского корпуса (таковым, между прочим, я никогда не был), тов. Андерсон сдался немцам в плен, немцами был командирован на Украину, а оттуда в Россию в качестве шпиона». Вот приблизительно в какой редакции было составлено заявление солдата 152-го пехотного Владикавказского полка.

Совершенно не считаю необходимым давать более подробные объяснения по поводу голословного и глупого доноса бывшего моего, может быть, подчиненного, считаю нужным доложить, что в плену у немцев я был действительно около двух месяцев, попал в плен, будучи начальником штаба 17-й пехотной дивизии, в период, когда немцы перешли в наступление после перемирия на г. Двинск. 17-я дивизия стояла тогда на позициях в верстах 11–12 впереди Двинска. В плен попал тогда не только я один, а все штабы не только дивизий и корпуса, но даже армии, находящейся в Двинске — все это произошло потому, что когда накануне было уже известно в штабе армии и армейском комитете о том, что немцы переходят завтра в наступление, от корпусного комитета была получена телеграмма с приказанием всем оставаться на своих местах, не производить ни одного выстрела и т. д. Через несколько дней пребывания в плену немцы начали отправлять пленных офицеров из Двинска в лагерь военнопленных. Русских, на Украине заявивших себя украинцами, причем никаких документов не требовалось для доказательства своего украинского происхождения, и в прибалтийский край прибалтийцев из 2,5 тысячи офицеров и около 9 тысяч солдат, которые были собраны в крепости Двинск, почти 2/3 офицеров и половина солдат заявили, что они украинцы, и немцы отправляли таких «украинцев» не в лагерь военнопленных, а в Киев, продержав в карантине до 40 дней. В числе таких был и я с товарищем по Академии Генштаба Львом Александровичем Светловым, который служил в штабе 19-го корпуса. По прибытии в Киев через 2–3 дня, узнав о том, что с Украины выселяют великороссов, большая половина прибывших в Киев (в то время там были уже немцы) отправилась в Великоросское консульство заявить о желании отправиться возможно скорей из Киева в Великороссию. Светлов уехал с эшелоном на 3-й день, а я на 4-й день догнал его в Москве. По прибытии в Петроград мы явились к начальнику Академии Генерального штаба ^[330], который предложил нам ехать в Екатеринбург, куда только что была переведена академия, для поступления на старший класс. Этим и исчерпывается весь период нахождения в плену. Уже будучи начальником штаба 5-й армии под Казанью, на станции Свияжск я подал подробный доклад с приложением документов наркомвоен Троцкому, который в своем поезде в этот период стоял также на станции Свияжск. От наркомвоена Троцкого я получил 2500-рублевое пособие, а переписка оставлена в поезде у казначея поезда наркомвоен Троцкого. Что касается непровождения демократических начинаний в бытность мою в старой армии, мне непонятно, о чем говорит писавший донос: давно известно, что требовательные и очень строгие начальники всегда были ненавистны всему худшему солдатскому элементу в части, вероятно, благодаря этому и у меня были такие подчиненные; так, никогда не скрывая говорю, что в полку я был всегда одним из самых строгих начальников. Что касается нелюбви солдат, позволю себе указать на следующий факт. В первые дни революции, когда я временно исполнял (тотчас по окончании младшего класса академии) должность начальника штаба 38-й пехотной дивизии, когда однажды начальник дивизии бывший генерал Буковской поехал в 152-й пехотный Владикавказский полк, стоящий в резерве, во 2-м и 3-м батальонах, которыми я командовал в первый период войны, с которыми я получил Георгиевский крест и Георгиевское оружие, при посещении начальником дивизии — заявили, что «они просят, чтобы Андерсон остался на все время начальником штаба дивизии, т. к. мы его знаем по боям». В период октябрьской революции я исполнял должность наштадива 17-й пехотной дивизии а в период выборного начала в армии я находился в Петрограде в отпуску, тем не менее был выбран как всеми командами, так и исполнительным комитетом дивизии начальником штаба, оставаясь в этой должности до полной демобилизации.

Излагая факт моего ареста или по подозрению, или по доносу, не могу не высказать своего удивления постановке этого вопроса. Если бы даже донос был сущей правдой, то и в том случае, МЧК, получив такое заявление, узнав, где я служу — казалось бы, обязано было довести до сведения моего прямого начальства, которое уже вправе принять то или другое решение; если же я был арестован, как заявил следователь Коган, только потому, что агенту МЧК показалась подозрительным моя суетливость и поспешность, то такой способ надо признать прямо недопустимым, подрывающим совершенно престиж не только старших начальников в Красной армии, но вообще лиц командного состава, когда кого угодно могут арестовать, нарушая декрет, без ведома начальства, не предъявляя ордера на арест и не спрашивая документов. Отмечая вполне корректное и вежливое обращение всех служащих в МЧК, с которыми мне пришлось сталкиваться, не могу умолчать о недопустимом безобразии в комнате, где сидят арестованные.

В маленькой комнате с 3–4 стульями и 2-мя скамейками находятся от 25–35 человек, мужчины и женщины вместе, уборку производят сами арестованные, нет даже нар, спят прямо на голом полу, обед приносят в ведре, но ни тарелок, ни ложек нет, так что приходится пользоваться любезностью часового, который дает свою ложку по очереди арестованным. Пища — отличная ^[331].

Прошу рапорт мой доложить начальнику Полевого штаба и члену Венно-революционного совета Республики т. Аралову.

А. Андерсон

Резолюция Ф.В. Костяева: «С.И. Аралову — для соответствующих распоряжений о недопустимости таких арестов. Костяев. 23/I.1919».

Резолюция С.И. Аралова: «Выписки пошлите в Особый отдел. Аралов. 25/I» ^[332].

РГВА.Ф. 6. Оп. 10. Д. 11. Л. 104–105 об. Автограф синими чернилами.