Все мои мысли занимала Дина. Она испарилась и, скорее всего, забыла обо мне.
В длинной очереди, стоявшей у ворот тюрьмы, я не увидел Виджея Банерджи. Он не только не явился сам, но даже не прислал кого-нибудь из сотрудников.
Такси и рикши ждали пассажиров на правой стороне площади, но я не сел в машину – не знал, какой адрес назвать, а кроме того, хотел прогуляться, идти пешком, пока не кончатся силы.
Небо хмурилось, где-то далеко гремел гром. Я шагал через площадь и вдруг услышал, как меня окликнули по-английски:
– Томас! Томас, ты что, не слышишь?
Я обернулся. На остановке ждали автобуса человек двенадцать индийцев, а ко мне, хромая и тяжело опираясь на трость, направлялся высокий пожилой европеец в джинсах и серой куртке. Он был худой, сутулый, с редкой бородой и странно знакомым лицом.
– Черт побери, Томас, ты что, не узнаешь меня?
Боже, как он изменился…
– Папа?
– Что с твоим носом?
– Не слышу…
– Ты подрался?
– Говори громче, у меня в слуховом аппарате сдыхает батарейка.
– Ты оглох?
– Что ты тут делаешь?
– Твой друг-детектив предупредил, что тебя сегодня выпускают, я уже три часа жду. Выглядишь ужасно, болеешь?
– Да нет, все в порядке. Говори громче, здесь ужасно шумно.
Я подставил правое ухо, он наклонился и повысил голос:
– Судя по всему, ты попал в серьезную переделку; слава богу, что все хорошо закончилось… Не представляешь, как я счастлив! Сколько лет мы не виделись?
– …
– Скоро будет… двадцать четыре года! Подумать только…
– Не ожидал тебя встретить.
– Я некоторое время иду по твоим следам.
– Но как тебе удалось?..
– Дэвис подсказал.
Я оторопел. Отец знаком с Дэвисом! Мне все стало ясно.
– Ты им рассказал! От тебя они узнали мою историю, потому и наняли.
– Это и моя история! Мне скрывать нечего… А ты не отвечал ни на письма, ни на эсэмэски.
Прогремел гром, сверкнула молния, мы подняли глаза к небу, и на нас обрушился плотный, густой, почти тропический ливень. Мы решили спрятаться под навесом остановки – место нашлось только под третьим, – капли стучали по пластиковой крыше, просачивались через щели, вода затопила площадь. Остановка уподобилась вагону метро в час пик, народ все прибывал и прибывал, нас притиснули к стенке. Подъехал зеленый автобус, люди мгновенно заполнили салон, мы остались одни и сели на скамейке созерцать потоп. Рядом пристроилась толстая индианка в лиловом сари.
– Чем теперь займешься? – спросил отец.
Я уже задавал себе этот вопрос и не находил ответа, но с ним ничего обсуждать не собирался.
– Мне нужно кое-кого найти.
– Малкольм Рейнер отыщет своего отпрыска сам.
– Плевать я хотел на Алекса, дело в другом человеке.
– Я болен. Я…
– Говори громче.
– Я устал, Томас, мне недолго осталось… Я хочу, чтобы мы обязательно… воссоединились… и…
Красный автобус забрал жаждущих уехать.
– Громче! Не слышу тебя!
– Мы должны помириться, Томас. Давай вернемся домой. Я буду за тобой ухаживать, мой мальчик. Нам столько нужно рассказать друг другу!
– Мне все равно, сколько прошло лет, я ничего не забыл! А ты?
Я начал напевать осипшим голосом, перекрикивая шум дождя. Нос заложило, на глазах выступили слезы, но слова сами собой всплывали в памяти:
Вот уже солнце село в аду,
Высоко в небе сияет луна,
И я хочу попрощаться с вами.
Мы все когда-нибудь умрем,
Но и звезды на небе,
И линии на твоей ладони говорят одно:
Какие же мы идиоты…
– Прекрати, Томас, прошло двадцать пять лет!
– И что с того? Ты убил маму!
– Что?
– Я ее не забыл.
– Я любил твою мать и запрещаю тебе говорить такие ужасные вещи!
– Правда? А почему?
– Да потому, что мать убил ты!
– Что ты сказал?
– Это ты убил ее! – проорал он. – Ты – убийца!
Врата моего персонального ада распахнулись, память стремительно возвращалась: три горящие масляные лампы, страстная молитва о выздоровлении матери, пожар, пожирающий дом, на пол рушатся балки, кто-то кричит, повсюду дым…
Я полжизни скрывал от себя правду. Пожар, убивший маму, произошел не случайно, я заснул, лампа опрокинулась, а я нашел идеального виноватого и обелил себя. Отец знал правду – выяснил, получив результаты экспертизы, но ничего не сказал. Он хотел защитить меня. Спасти. Считал, что сын слишком мал и не выдержит груза ответственности, надеялся, что, по взрослев, он все поймет.
Я начал умолять отца о прощении, а он молча обнял меня и крепко прижал к себе.
В тот дождливый день, на автобусной остановке, в пятнадцати километрах от Дели, я осознал всю силу прощения.
Мы встали, поддерживая друг друга, и побрели к стоянке. С нас лило, но это не имело значения. Отец все время повторял: «Вот вернемся в Гринвич, там наговоримся!» В такси он то и дело косился на меня и умиленно улыбался.
– Ты женат на этой журналистке?
– Мы расстались.
– Почему? Не ладили?
Я пожал плечами и долго молчал, подбирая слова.
– Думаю, все дело в эволюции отношений. У нас есть дочь.
– Вот это да! И сколько ей?
– Восемь лет.
– Как зовут?
– Салли.
– Значит, я дедушка! Потрясающе! Хочу с ней познакомиться.
– Организуем.
Мы провели вместе первый вечер с тех пор, как…
На следующее утро он отправился за билетами на самолет, я решил проститься с Виджеем Банерджи, но не застал его и сказал секретарше, что позвоню ему. Она отдала мне конверт со штампом Бангалора, я вскрыл его прямо на улице и вынул листок в клеточку из школьной тетради, исписанный небрежно-нервным почерком:
Том!
Сегодня утром, да будет оно благословенно, произошло чудо. Я пошла в храм и молилась за твое освобождение. Надеюсь, Виджей Банерджи передаст тебе письмо, не читая. Я не знала, куда его адресовать, долго сомневалась, стоит ли писать, или будет правильней сжечь мосты. В конце концов, между нами ничего не было, незачем ввязываться в еще одну «невозможную» историю.
После твоего ареста я поняла, что хочу подвести итоги, решить, что делать со своей жизнью. Созерцание не мой путь, и я продолжила искать Алекса, побывала во множестве ашрамов между Тривандрамом и Мадураем, но их сотни, а бродячих садху тысячи. Легче найти песчинку на пляже! Мне с Алексом не по пути, теперь я в этом уверена. Пусть он преодолеет все трудности и осуществит свою мечту.