Хелен так и не смирилась с моим решением и продолжала рассматривать работу в «Гулливере» как временную. Она считала ассоциацию этапом, необходимым военному человеку, чтобы «акклиматизироваться» в реальном мире и снова научиться жить своим умом. Она все время устраивала мне встречи с «полезными» людьми. Приглашала на ужин какого-нибудь большого начальника в надежде, что он предложит мне должность. Заканчивались такие встречи одинаково: задав три вопроса, очередной босс с завистью в голосе сообщал, что завидует мне, и начинал объяснять, как скучно день за днем воспевать достоинства дезодоранта или собачьих галет, анализировать Excel-таблицы и рвать на себе волосы из-за падения биржевого курса акций на один пенс. Если кто-нибудь предлагал мне встретиться еще раз и поговорить, я неизменно отвечал: «Конечно. Но позже, сейчас я готовлю велопробег по Шотландии для парней из Кройдона» или «Обязательно, как только организую поход в горы Коннемары с ребятами из Лидс».
Хелен пришла в восторг, когда Гарри Кларкс из «Беннет, Кларкс и Кулидж» поручил мне организовать поход-приключение для трехсот пятнадцати сотрудников своего агентства. Он хотел, чтобы они потели и мучились – короче, «рвали задницу» (его выражение). Я не был уверен, что справлюсь, посоветовался с Дэвисом, и он ухватился за эту возможность.
Однажды на нашем горизонте снова возник продюсер-валлиец Ален Бейл. Он назначил свидание в ресторане итальянской молекулярной кухни с заоблачными ценами. Бейл сообщил, что встречался с агентом Джонни Деппа, тот видел фильм Хелен и дал принципиальное согласие «воплотить мой образ» на большом экране. Сьюзан издала восторженный вопль, а Хелен не истово захлопала в ладоши. «Джонни, – продолжила Сьюзан, – хочет встретиться с тобой и обсудить характер будущего героя. Ален вел торг с двумя крупнейшими голливудскими студиями, но склоняется к „Метро-Голдвин-Майер“, которая предложила головокружительный бюджет!»
Немного успокоившись, продюсер огляделся по сторонам, убедился, что никто не подслушивает, сделал нам знак придвинуться ближе и сообщил театральным шепотом:
– Пятьсот тысяч…
– Потрясающе! – воскликнула Хелен.
– Они покупают права на документальную ленту и название «Обмани-Смерть». Ты получишь чек на сто тысяч, Сьюзан.
– Красота!
Все трое уставились на меня, изумляясь, что я сохраняю невозмутимость.
– Пятьсот тысяч фунтов?
У Хелен округлились глаза.
– Долларов, милый. За право экранизации. Это роскошное предложение.
– Понятно…
– Мы наверняка сможем получить процент от проката, – поспешил добавить Ален, заметив, что я не впечатлился. – Мы только начали переговоры.
– Я должен подумать.
В такси, по пути домой, Хелен назвала меня «гигантом». Когда любимая женщина пускает в ход такой эпитет, вы ощущаете незнакомую доселе гордость, хоть и пытаетесь не подавать вида.
– Ты был прав, милый, и проявил находчивость.
– Мне действительно нужно все обдумать, Хелен.
Неделю спустя она сказала, что я все время ее разочаровываю, и выглядела при этом рассерженной. Случилось это после того, как я объявил, что ничего не стану подписывать и мне нет дела до Джонни Деппа и Голливуда.
– Пятьсот тысяч, Том, ты что, не понимаешь?! Да ты за двадцать лет не заработаешь таких денег в своей тухлой ассоциации! Тебе следует подумать о будущем, о деньгах на старость… Жизнь на пенсии может быть очень тяжелой, если не откладывать, уж ты мне поверь. Мы наверняка сможем поднять цену.
– Прости, Хелен, эта история тяжело мне далась, и я не хочу, чтобы кто-то «переносил ее на экран», как выражается Бейл. Наша жизнь в пустыне совсем не напоминает кино, поверь мне на слово. Там остались мои друзья. Я их никогда не забуду и уж конечно не стану торговать воспоминаниями. Нужно подвести черту под историей о человеке по прозвищу Обмани-Смерть, иначе я никогда от нее не избавлюсь. Я выбираю другое направление, а глупую легенду оставляю в прошлом.
– Ты совершенно лишен честолюбия, Том.
* * *
Я не сразу понял, что сама Хелен вовсе не бережлива. Она великодушно помогала двум подругам, попавшим в тяжелую ситуацию, точно зная, что те никогда не вернут ей долг, и на пару со Сьюзан финансировала амбулаторию в Уганде. Ее настойчивость объяснялась желанием позаботиться о моих интересах. Думаю, Хелен подсознательно стремилась защитить меня: когда-то давно, после ухода отца, ее семья впала в крайнюю нужду, и даже успех, которого она добилась, не прогнал застарелый страх. Судить человека по внешности – пустое дело, эта банальная истина известна всем и каждому. По натуре Хелен была легким человеком с хорошим чувством юмора, но доминантой ее жизни всегда оставалась работа. Она вечно что-то монтировала, снимала репортажи, билась за право первой взять интервью. Повседневность Хелен заключалась в работе, и абстрагироваться ей было очень нелегко. Размолвки у нас случались редко, и мы быстро мирились, Хелен не держала на меня зла, а ночные объятия врачевали тела и души.
Ни один из нас не был создан для семейной жизни. Она часто надолго застревала на съемках, я был занят делами ассоциации, и мы проводили вместе мало времени. Хелен могла исчезнуть без предупреждения, я прокладывал маршрут по Корнуоллу или Котантену, и мы иногда по две недели не виделись и даже не перезванивались.
Каждую ночь, ровно в 03:45, внутренний будильник Хелен подавал голос, она просыпалась, резко садилась на кровати, включала компьютер, час читала почту, снова ложилась и спала до утра. Она часто жаловалась, что чувствует себя вялой, и за завтраком глотала коктейль из витаминов, но пилюли почти не действовали. Я, в отличие от нее, засыпал мгновенно и легко просыпался – благодаря суровой школе Лимпстона, где нужно было за ночь сбрасывать накопившуюся усталость.
Однажды я спросил: «Тебе обязательно вскакивать среди ночи?» Она удивилась и огорчилась, что тревожит мой сон, и я поспешил успокоить ее:
– На ночь я вынимаю слуховые протезы, так что будит меня не шум, а инстинкт. Не вставай, даже если открыла глаза, и тогда снова заснешь. Письма могут подождать до утра.
– Почта тут ни при чем, Том. Я не читаю, а пишу.
– Пишешь? Что именно? Роман? Ты мне не рассказывала.
– Это неопознанный литературный объект. Мне трудно о нем говорить.
Хелен не хотела, чтобы кто-нибудь вторгался в ее тайный сад, и я подчинился. Все шло как шло, пока однажды утром, за завтраком – я поджаривал тосты, – она сама не вернулась к этой теме.
– Ты нелюбопытен, Том, не интересуешься тем, что я делаю.
Так Хелен впервые заговорила со мной о своей книге. Она часто упоминала некоторые свои идеи, но в подробности не вдавалась, и я не воспринимал их как плод многолетнего труда. Долгого внутреннего пути. Мотор иногда глох, но машина не останавливалась. Хелен анализировала замечания, искала новые решения, бесстрашно выбирала иные направления, неверные или опасные, иногда блестящие, возвращалась назад и воспринимала даже маленький шажок вперед как победу. Когда я «встроился» в жизнь Хелен, творческий процесс разблокировался, хотя причинно-следственная связь была неясна даже ей самой. Роман наконец обрел внутреннюю логику и формат, поэтому она захотела узнать мое мнение.