Нет, думаю я. Не может быть…
– Это исследование не позволяет выявить их определенно, но оно показывает, где может быть повышенный риск. В вашем случае мы, разумеется, искали проблемы с плацентой или пуповиной, но я рад сообщить, что и с тем, и с другим у вас все хорошо.
Я хватаюсь за эти слова. Слава богу. Слава богу…
– Но еще мы измеряем так называемую шейную прозрачность. Это состояние скопления подкожной жидкости в задней части шейки ребенка. В вашем случае ширина шейной складки указывает на несколько повышенный риск синдрома Дауна. У нас считается, что высокий риск – это один к ста пятидесяти. А у вас сейчас – один к ста. Это значит, что у одной из ста матерей в вашей группе риска родится ребенок с синдромом Дауна. Понимаете?
– Да, – говорю я. Я и понимаю – то есть мой ум осознает смысл его слов. С математикой у меня хорошо. А вот с чувствами разобраться не очень получается. Столько переживаний, и они так наваливаются на меня, что чуть ли не отменяют друг друга; голова у меня ясная, но я оцепеневаю.
Все мои планы, все мои тщательно составленные планы разваливаются…
– Единственный способ узнать наверняка – провести исследование, для которого нужно будет ввести вам в матку иглу и взять пробу жидкости, – говорит доктор Гиффорд. – К сожалению, само это исследование связано с незначительным риском выкидыша.
– Насколько незначительным?
– Где-то один к ста. – Он виновато улыбается, словно хочет сказать, что понимает – у меня достанет ума осознать иронию ситуации. Вероятность выкидыша в результате исследования равна вероятности синдрома Дауна без него.
– Есть новое, неинвазивное исследование, которое может дать достаточно точный результат, – добавляет он. – Тестирование частичек ДНК ребенка в крови матери. К сожалению, в нашей клинике оно в настоящее время не проводится.
Я вдумываюсь в его слова.
– То есть я могу сделать это частным образом?
Он кивает. – Оно стоит примерно четыреста фунтов.
– Я согласна, – быстро говорю я. Уж как-нибудь найду на него денег.
– Тогда я выпишу направление. И мы можем дать кое-какие буклеты. Сегодня многие дети с синдромом Дауна ведут долгую и относительно полноценную жизнь. Но гарантировать ничего нельзя, и родители должны принимать решение самостоятельно.
Я понимаю, что он подразумевает под решением: делать аборт или нет.
Я ухожу из больницы в том же оцепенении. У меня будет ребенок. Мальчик. Еще один шанс стать матерью.
Или нет.
Смогу ли я растить ребенка-инвалида? У меня нет иллюзий насчет того, что такое дети с синдромом Дауна. Да, сегодня у них больше перспектив, чем раньше, но все равно этим детям требуется больше ухода, больше помощи, больше внимания, больше любви и поддержки, чем другим. Мне встречались матери с такими детьми – бесконечно терпеливые, явственно измотанные, и я думала: какие же они удивительные. Сумею ли я стать одной из них?
Лишь вернувшись в дом на Фолгейт-стрит, я понимаю: откладывать разговор с Эдвардом больше нельзя. Одно дело – ждать удобного случая сказать ему, что он станет отцом, и совсем другое – скрывать нечто в таком роде. Во всех буклетах подчеркивается необходимость обсуждения этой ситуации с партнером.
Впрочем, первым делом я – с неизбежностью – ищу в Интернете информацию о синдроме Дауна. Уже через несколько минут мне становится плохо.
…Трисомия 21, как правильно называется синдром Дауна, предполагает проблемы с щитовидной железой, расстройства сна, осложнения работы ЖКТ, нарушения зрения, пороки сердца, нестабильность позвоночника и тазобедренного сустава, слабый мышечный тонус и затруднения в учебе…
…Какие меры безопасности можно принять, чтобы ребенок не потерялся? Установите на всех дверях в доме хорошие замки, на входных дверях повесьте знаки «СТОП», и задумайтесь над обнесением всего вашего двора забором…
…Приучение к горшку ребенка со слабым мышечным тонусом – несомненно, задача повышенной сложности! В течение трех лет у нас происходили «несчастные случаи», но дело понемногу налаживается…
…Мы ели йогурт перед зеркалом, чтобы дочка видела, почему проливает его, – и это сработало! Со зрительно-моторной координацией не все благополучно…
Потом, виня себя еще сильнее, я пишу «синдром Дауна+аборт».
В Великобритании из всех пар, которым сообщается о дородовом диагнозе «синдром Дауна», 92 % выбирают аборт. Согласно «Закону об абортах», аборт при синдроме Дауна разрешен вплоть до родов.
…Мы поняли, что для нас с партнером будет лучше испытывать чувства вины и горя из-за аборта, чем позволить нашей дочери всю жизнь страдать…
Боже мой. Боже мой. Боже мой.
Изабель уже спала бы всю ночь. Сидела бы, хватала бы все подряд, совала в рот. Она бы ползала, а может, и ходила. Она была бы умной, спортивной и целеустремленной, как ее мать. Вместо этого мне приходится решать, взваливать ли на себя…
Я останавливаюсь. Я неправильно об этом думаю. Доктор Гиффорд записал меня на прием в диагностический центр, завтра ранним утром. Пообещал, что через пару дней оттуда позвонят и сообщат результаты. Заранее расстраиваться не следует. В конце концов, вероятность того, что все обойдется, очень высока. Тысячи будущих матерей этого боятся, а потом выясняется, что бояться было нечего.
Я звоню Миа и плачусь ей, наверное, несколько часов.
Тогда: Эмма
Я сижу в поезде и гадаю, что я ему скажу. За окном мелькают электростанции и поля. Появляются и исчезают пригороды и деревушки.
Все слова, которые приходят мне в голову, кажутся неправильными. И я знаю, что чем дольше репетировать, тем фальшивее получится. Лучше говорить от души и надеяться, что он меня выслушает.
Сойдя с поезда и дожидаясь такси, я пишу ему сообщение. Еду к тебе. Нам нужно поговорить.
Таксист даже не верит, что то место, куда мне надо, существует, – барышня, да там нет ничего, ближайший дом – в Трегерри, в пяти милях оттуда, – пока мы не сворачиваем на проселочную дорогу и не обнаруживаем лагерь из вагончиков и кабинок-биотуалетов, стоящий в грязи. Кругом поля, лес и живые изгороди, но через долину по далекой двухрядной дороге ездят грузовики, и я понимаю, что через какое-то время тут и вправду может возникнуть целый новый город.
Из одного из вагончиков выходит Эдвард, его лицо потемнело от тревоги. Эмма, говорит он. Что случилось? Зачем ты здесь?
Я делаю глубокий вдох. Мне нужно объясниться. Это очень сложно. Мне нужно было тебя увидеть, чтобы сказать.
Вагончики забиты геодезистами и проектировщиками, поэтому мы отходим к лесу. Я рассказываю ему то же, что рассказала Аманде, – что меня опоил и принудил к сексу один из друзей Саймона, что он снял все на видео и прислал его мне, чтобы меня запугать, что полиция предположила, что это был Деон Нельсон, что мне вынесли предупреждение за трату времени полиции, но на самом деле я не виновата. Он внимательно слушает, его лицо ничего не выражает.