Танго в стране карнавала - читать онлайн книгу. Автор: Кармен Майкл cтр.№ 37

Выяснилось, что женщины — старейшие участницы хора «Мангейра Эскола да Самба» и собираются отправиться на шикарную тусовку на юге Рио. Одна из них, Сонинья, жизнерадостная дама лет шестидесяти, была знакома с Маурисио и поведала Фабио парочку историй об отце. У него сияли глаза, когда она описывала, как Маурисио пел и играл в баре напротив церкви. Позже Фабио объяснил, что Сонинья уже рассказывала ему про это раньше, но каждый раз эта история звучала у нее немного по-разному.

Вечером, совершенно околдованная фавелой, я вспоминала наш разговор с Кьярой под арками Лапы и ее слова о поисках культуры. Такого со мной не случалось, пожалуй, с тех пор, как я впервые каталась по Европе и голова буквально трещала по швам от древних городов, истории и от осознания собственной ничтожности в этом мире. Вот и сейчас в сравнении с грандиозным величием Рио-де-Жанейро я ощущала себя малой песчинкой. Все в этом городе так сложно, столько различных пластов, что мне нипочем в них не разобраться, проживи я тут сто лет.

На другой день я отправилась к Хелен, державшей в Лапе книжный магазин, чтобы скупить все, что у нее есть о фавелах. Выбор, правда, оказался невелик. Хелен направила меня в пыльные букинистические лавки на Праса Тирадентес, куда наследники приносили ненужные книги, оставшиеся после похорон родственников. Книги были сложены высокими, неровными стопами, никто их не учитывал. Некоторые продавались на вес: двадцать реалов за килограмм слов. Виниловые пластинки шли по десятке. На Праса Тирадентес невозможно было что-то отыскать. Только владельцы лавок — истинные бразильские книголюбы, тощие, седеющие, в дешевых нейлоновых рубашках, — знали, что в какой стопке, и могли направить по верному следу. Со временем я обнаружила, что они врали напропалую, лишь бы впарить хоть какую-то книжку. Да и пусть, в конце концов, они там, похоже, голодают. Но в тот день мне нашли «Бандита» Роналду Алвеша (действие этого романа происходит в фавеле Росинья) и «Униженного», биографию наркобарона из фавелы Дона Марта (места, где снимался клип Майкла Джексона «Им на нас наплевать»). Дона Марта, кстати, убили вскоре после публикации книги.

Конечно, Фабио тема фавелы не приводила в такой восторг, но я изо дня в день изводила его просьбами еще раз взять меня туда. Фабио входил во вкус дорогих вин и сыров, а я, наоборот, пристрастилась к соку из стеблей сахарного тростника и пирожкам с пережаренным сыром. Ему не нравилось дополнять нашу богемно-праздную жизнь с периодическими шикарными обедами в Зоне Сул вылазками в грязные, нищие фавелы севера, несмотря даже на то, что именно там был его истинный дом.

Однако, терпеливо и благородно выдерживая мое рвение стремящейся к познанию невежды, Фабио покорно возил меня в фавелы Дона Марта, Виджигал, Мангиньош, Серинья, Росинья, Лукаш и многие другие, находя места, где я могла спокойно сидеть и озираться, изучая мир вокруг себя. Так продолжалось почти до декабря, когда Фабио стал звать меня избалованной буржуазной барынькой, подсевшей на бандитскую романтику. Но это уже другая история. А тогда, в день первого посещения Мангейры, я была беспристрастной наблюдательницей и таращилась на мир вокруг с отрешенностью коровы. Тогда я была просто туристкой.

Декабрь влетел в Рио, как поезд, прибывающий на конечную станцию. Он спустился на измученную землю, и «пассажиры» вздохнули с облегчением.

Солнце превратилось в сияющий раскаленно-белый шар, пальмы лениво поникли, улицы были покрыты желтыми пятнами перезревших манго, падавших с ветвей величественных деревьев-мангейра. Жизнь замерла, никто ничего не делал. Музеи, почтовые отделения, холлы гостиниц и обезлюдевшие банки наполнились жужжанием кондиционеров, ставни и жалюзи оставались плотно закрытыми с утра до вечера. Во время ослепляющей полуденной жары, когда сами улицы, казалось, изгоняли прохожих, загорелые тела жителей Рио-де-Жанейро переместились на пляжи или искали спасения в тенистых барах, где в длинных бутылках янтарного цвета подавали ледяное пиво. Богатые бежали в Бузиос, в свои дома на побережье, в город начали прибывать стада туристов, а жара окружала нас, сжимая обжигающие кольца, плавя мостовые, отражаясь во всех лобовых стеклах и закипая под капотами машин. Уличные цифровые термометры — в городе они повсюду — показывали сорок градусов, бешено возросли продажи кондиционеров, на автозаправках моментально раскупалось мороженое. Все сбрасывали по пять кило за ночь.

Моя англосаксонская выносливость была плохо приспособлена к экстремальному климату бразильского лета, так что я просто не могла ничего делать, не орошая тротуары литрами своего пота, разве что тихонько полеживать в гамаке с четырех до одиннадцати. Рано утром я уходила на пляж, а днем начиналась долгая сиеста. Только на закате, когда по городу проносился всеобщий вздох облегчения, я робко прокрадывалась на улицу, чтобы глотнуть кокосового молока на мозаичных черно-белых променадах Копакабаны и Ипанемы, перекусить, отведав европейской кухни в каком-нибудь шикарном заведении, или выпить кайпириньи в открытых барах Лапы.

В это лето я чувствовала себя девчонкой-подростком. После утренних посещений пляжа в Ипанеме кожа моя приобрела яркий розовато-коричневый оттенок, волосы стали цвета, какой бывает только у бразильских блондинок, и я наконец вылезла из своих лесбиянских джинсов, переодевшись в более подходящую для жары униформу Лапы — маечку-бикини, хлопчатобумажные шорты и пластиковые шлепанцы. Мне казалось, что я никогда еще не выглядела так хорошо за все двадцать восемь лет жизни. Я чувствовала себя ленивой, праздной, и это было просто великолепно. И не малейшего чувства вины. Одной мимолетной мысли о пересадках в лондонском метро, под завязку забитом людьми, было достаточно, чтобы испытать в глубине сердца теплое, щекочущее чувство самодовольного удовлетворения.

Настойчивые звонки моих родственников, беспокоившихся о том, когда у меня заканчивается виза, меня не трогали, я пропускала все их вопросы мимо ушей.

«Ты там хоть чем-нибудь занимаешься?» — спрашивали они, взывая к пуританской трудовой этике нашей семьи. Я их отшивала, объясняя, что очень занята: обучаюсь самбе. «Что, черт возьми, за самба такая?» — резко вопрошал мой отец, решив принять участие в дебатах, когда моя мать сказала ему, что я в четвертый раз подряд не появлюсь дома на Рождество. «А может, стоит наконец поступить в университет или что-то вроде того?» — спросил он после того, как я пыталась описать ему барабаны, пронзительный крик кавакинью и группу чернокожих мужчин на пустынной улице под огромной желтой луной. «Соберись, эта неорганизованность не пойдет тебе на пользу», — угрюмо добавил папа.

На этом этапе единственным предметом, который привносил в мою жизнь хоть какую-то собранность, были белые дорические колонны Каса Амарела. Остатки нормальности, еще сохранявшиеся во мне, растаяли под испепеляющим бразильским солнцем, оставив меня заложницей не кого иного, как Фабио. Кьяру вызвали в Европу получать диплом об окончании магистратуры, Карина готовилась уехать на ежегодное воссоединение семьи Джаллад в доме ее отца на побережье в Бузиос, а Густаво каждый день искал спасения от жары в олимпийского размера бассейне в замке у своего брата. Я оказалась отлучена от приличного общества и осталась на попечение богемы. Совсем недавно пала даже моя главная психологическая твердыня и опора: самба в Беку до Рату по пятничным вечерам прекратила свое существование из-за идеологического спора между музыкантами и владельцем бара, Марсио, насчет того, должно ли быть пиво для музыкантов бесплатным или нет. Фабио отстаивал точку зрения, что всё, а точнее, пиво и еда, музыкантам в Рио-де-Жанейро должно предоставляться бесплатно, в качестве вознаграждения за их самоотверженный труд на ниве созидания красоты и удовольствий. Марсио возражал, что это было бы прекрасно, но загвоздка в том, что в Рио каждый считает себя музыкантом. (А может, бесплатное пиво полагается только музыкантам, играющим на струнных? А как насчет тех, кто стучит на маракасах? А банка из под кока-колы может считаться музыкальным инструментом?) В общем, идеологическая аргументация была на самом деле не слишком убедительной и малоприменимой на практике. Страсти в баре накалились до предела, так что кто-то в порыве ярости бросил в стену мусорный бачок, после чего Фабио забрал меня, и мы отправились выпивать на лестнице у нашего друга — художника Селарона.