Тибет и Далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - читать онлайн книгу. Автор: Петр Козлов cтр.№ 23

Горные вьюрки (Leucosticte giglioli) и серые куропатки (Perdix daurica) ютились у монгольских жилищ, держась многочисленными стаями по темной, разрыхленной скотом, земной поверхности. Наиболее доверчивыми к человеку были куропатки, которые, словно домашние птицы, подбегали к людям, хватая на лету выбрасываемые ими зерна. Днем на солнце куропатки резвились, валялись в пыли, хлопая крыльями. Порою их скрипучие звуки одни только и нарушали царившее безмолвие. Впрочем, среди этих птиц иногда происходила большая тревога, когда неожиданно налетал их грозный враг – сокол (Gennaia milvipes mllvipes [Falco cherrug]). Этот гордый хищник появляется с быстротою стрелы и, схватив одну из куропаток, так же быстро исчезал, таща ее в когтях до ближайшего пригорка, где он с жадностью уничтожал свою добычу. Из других птиц чаще попадались на глаза: в лесу – тетерева-косачи, группами усаживающиеся на березах; сойки, а вдоль опушек, по оврагам – очень нарядные, розовые сибирские снегири (Uragus sibiricus).

День нового 1908 года экспедиция провела частью в пути, частью на месте, в урочище Шара-хада ^[41] – «Желтая скала» (сложенная из осадочных пород, заключающих любопытные палеозойские окаменелости). Здесь я поздравил лейб-гренадеров – всех трех – с производством в унтер-офицеры, пожелав им новых успехов в дальнейшем путешествии. Для моих новичков-спутников казалось странным, что начатый год придется целиком провести в глубине Центральной Азии, и что в течение не только этого года, но и всего вообще времени путешествия не суждено ни посылать, ни получать писем в той мере, в какой каждый из них привык это делать, будучи дома. Под домом мы теперь подразумевали отечество, которое с каждым переходом становилось от нас все дальше и дальше.

Испортившаяся было вначале погода вскоре вновь исправилась. Прозрачный воздух открывал широкие снеговые дали, блестевшие огненно-золотистой окраской, наиболее эффектной на вершинах гор или холмов. Морозная тишина клала на все свой характерный отпечаток. Наш караван был наряжен в серебристый иней и, дрожа от стужи, успешно совершал дневные переходы.

За Шара-хада к югу путь преграждался довольно высоким хребтом Манхадай, казавшимся особенно внушительным по причине глубокого снега, на белом фоне которого резко выделялась зона древесной растительности. Благодаря обилию того же снега, обычную дорогу через Манхадай нам пришлось оставить в стороне, заменив ее зимней, более кружной, но зато несколько пониженной и наименее каменистой, проходящей через перевал Сэпсул-дабан, поднятый над морем на 4 500 футов [1360 м]. Подъем на этот хребет очень крутой, но он не представляет больших затруднений, так как дорога хорошо разделана, к тому же она постоянно оживлена проходящими караванами, утаптывающими путь.

Как и на всех перевалах Центральной Азии вообще, так и здесь устроено «обо», священное сооружение, сложенное преимущественно из камней, характеризующих ближайшие горные породы, и сухих древесных ветвей с нанизанными на них бараньими лопатками и лоскутками материи, исписанными «мани» ^[42]. На перевале нас застало яркое солнечное утро, но несмотря на это, воздух был крайне холодный и пронизывал до костей; с соседних берез то и дело слетали вниз косачи и зарывались в рыхлом снеге. Вблизи пробежала группа робких козуль, за которыми зимою охота малоуспешна. Мы поэтому предпочитали стрелять птиц и пополнили орнитологическую коллекцию следующими интересными экземплярами: ястребиным сирином, уральской неясытью и другими.

Южное подножье хребта Манхадай окаймлено долиною речки Хара, вдоль которой там и сям виднеются китайские фермы, – попытка Китая колонизировать Монголию. В целях слияния с местною народностью китайское правительство раз навсегда запретило китайцам вывозить своих жен за пределы собственно Китая; со своей стороны, будучи слишком склонными к семейной жизни, они обзаводятся семьей всюду, куда бы только их ни забросила судьба. Таким образом Северную Монголию китайцы планомерно заселяют, сливаясь с халхасцами точно так же, как они уже отчасти слились с юго-восточными монголами, в большинстве случаев утратившими свой первоначальный облик.

Среди китайских глиняных фанз выделялся один бревенчатый русский домик Калмыкова, куда, продрогшие от стужи, мы заехали погреться. В этом доме оказались одни женщины, которые тотчас позаботились накормить нас горячим завтраком и напоить чаем. Они были очень удивлены, что мы зимою решились начать путешествие. На мой вопрос: «А где же ваши хозяева?» – женщины ответили: «В Кяхте, уехали за продовольствием и кое-какими товарами, да вот вернутся нескоро, они у нас не такие, как вы, не поедут в такой клящий (очень сильный) мороз».

Кое-где на дальнейшем пути мы отметили еще несколько однотипных русских домов, стоявших по большей части с заколоченными окнами. Впоследствии выяснилось, что эти постройки были плодом неудачной затеи Бадмаева, откуда за ними и сохранилось название – бадмаевские.

В той же долине Хара нас навестил монгольский чиновник – заведующий кяхтинско-ургинским трактом, чтобы осведомиться о нашем здоровье и благополучии.

За долиной Хара местность продолжала нести горный характер. Монгольские уртоны – станции – располагались высоко, в области скал и хвойного леса; дорога описывала гигантскую волну, в особенности на сокращенных тропинках, доступных лишь для легковой езды всадников. Караваны же двигались более удлиненным путем, следующим по извилинам, у подножья отрогов. Особенно высоко была расположена ночевка при урочище Хунцыл, открывавшем широкий горизонт к западу. Мои сотрудники экскурсировали еще выше и с восторгом отзывались о той панораме, которая представлялась на открытой им полуокружности. «Очень хорошо было, – говорил А. А. Чернов, – наблюдать такое огромное скопление гор, развертывавшихся во всех направлениях, но уступающих в высоте тому массиву, на котором я находился. Яркая вечерняя заря еще более усиливала впечатление».

В Хунцыле, между прочим, мы встретили одного из учеников ургинской школы переводчиков – Кандакова, сообщившего мне, что местное консульство с нетерпением ожидает экспедицию и обеспокоено ее участью из-за небывалых морозов, стоящих день в день и задержавших всех путников в дороге.

Пятого января около двух-трех часов дня, следуя в пути, мне удалось наблюдать halo вокруг солнца, напомнившее мне аналогичное явление в Центральной Гоби, отмеченное восемнадцатого декабря 1899 г.

До Урги оставалось еще четыре перехода, и мы твердо решили выполнить их в ближайшие четыре дня. Мороз не ослабевал, наоборот, казалось, еще более усиливался. Особенно памятным в этом отношении для экспедиции был день седьмого января, когда каждый из нас ознобил какую-либо часть лица, несмотря на широкие меховые шапки. При –26… –28° и встречном ветре холод был жесток и мучителен. Я уверен, что мы его никогда не забудем, как одинаково не забудем и значения слов «клящий» мороз и «садкий» ветер. Неделю тому назад мы сравнительно легко перенесли в пути мороз –47,3°, но тогда было тихо, абсолютно тихо, и та минимальная температура не оставила в нас никаких тяжелых воспоминаний.