Я сошел на берег в Сфынту-Георге в темноте. Фонари не горели. Я видел лишь смутные очертания оград и обшитых старым листовым железом хижин. Волны лениво накатывались на илистый берег. Одинокая барочная крыша служила единственным признаком того, что я не в Африке. Мягкие илистые наносы и запустение сильно напоминали верховья Нила в Уганде и Южном Судане, где я когда-то путешествовал.
Среди толпы на пристани я обратил внимание на пожилого мужчину с ухоженной бородкой, в берете и с тростью. Инстинктивно я обратился к нему по-французски. К моему облегчению, он меня понял и пообещал подыскать место, где я мог бы переночевать. Затем к нему энергичной походкой подошла высокая женщина лет тридцати. Эта исключительно привлекательная блондинка с изящным макияжем не походила на жительницу Сфынту-Георге; одежда на ней была явно западного происхождения. Мужчина и женщина о чем-то сразу заспорили. Мне стало неловко. Когда она в ярости развернулась и ушла прочь, я спросил мужчину, кто она.
– Моя жена, – ответил он.
Он сказал, что ему шестьдесят три. Но выглядел он старше своих лет. Когда-то он был юристом, но по каким-то причинам – детали он так и не выяснил – в 1960-х гг., в начале правления Чаушеску, у него возникли проблемы с режимом. Отсидев срок в тюрьме, он пошел работать на завод по производству свинца. «Моя жизнь рухнула. Теперь я просто живу здесь и немного рисую. Недавно я женился, но две недели назад она от меня ушла».
– Постой здесь, – сказал он. – Я поищу, с кем бы ты мог побеседовать, с кем бы тебе было интересно.
Я простоял один в темноте минут десять. Затем появился молодой человек, взял мой рюкзак и на прекрасном английском сказал:
– Идем. Меня зовут Мирча, я местный врач. Мы с женой приглашаем тебя к себе. Мы очень многое можем тебе рассказать. До утра не уснешь.
Мирча привел меня к одноэтажному бетонному зданию с черепичной крышей. Мы вошли внутрь. На полу комнаты сидела женщина и что-то читала. Из кассетного магнитофона звучала винтажная музыка Нила Янга начала 1970-х гг.
Женщина быстро встала и протянула мне руку.
– Иоанна, моя жена, – представил ее Мирча. – Тоже врач. Мы из Бухареста. Попали в Сфынту-Георге по распределению на год. Прошу прощения за несовременную музыку. Это лучшее, что у нас есть.
Я заверил его, что музыка замечательная. Такими же замечательными оказались минеральная вода, вареные яйца, копченая молодая акула, помидоры и свежие фрукты. Но больше всего мне помогло прийти в себя нормальное выражение лиц Мирчи и Иоанны. Мирча был брюнетом с бородкой, Иоанна – блондинкой, но мне они казались близнецами. В их ясном, прямом взгляде не было и намека на мутное невежество мужчин с катера, на коварное лукавство проституток и жуликов, на печаль, которую я видел в глазах очень многих их соотечественников. Путешествие по Румынии зачастую напоминало романы Достоевского.
– Добро пожаловать в Африку, – усмехнулся Мирча. – Мы врачи, но здесь нет пенициллина, нет пива, нет водопровода, нет ничего, кроме того, что ловят рыбаки и что мы можем купить у пиратов и браконьеров. В Сфынту-Георге живет полторы тысячи человек, в основном украинцы. У сорока диагностирован рак. Причину никто не знает. На том берегу Черного моря – Чернобыль. Между нами никаких гор. И река, и море сплошь в нефтяных пятнах. Дельфины дохнут. Весной из Азии прилетает все меньше и меньше птиц. По моим подсчетам, половина населения городка – алкоголики. Дельта могла бы стать туристическим раем. А стала зоной социальной и экологической катастрофы. В прошлом декабре здесь не было никаких политических выступлений. В какой-то день поснимали портреты Чаушеску, и все. Общество полностью разрушено. Тут нужны десятилетия. Не знаю, хватит ли нам с Иоанной терпения. В первые недели после революции мы постоянно слушали радио. Мы думали о своей стране и о том, как помочь окружающим нас людям. Но очень быстро все опять стало плохо. Мы с Иоанной снова думаем о себе, об эмиграции, поскольку теперь это разрешено.
Я закончил ужинать. Мирча с Иоанной решили сводить меня в дом местного мэра. Чтобы найти дорогу, потребовался фонарик. Мы прошли мимо маленькой православной церкви.
– Украинцы построили пару лет назад, когда на берег выбросило баржу с цементом, – пояснила Иоанна. – В каком-то смысле Сфынту-Георге повезло больше, чем другим румынским городкам. Море приносит нам подарки. А поскольку мы так изолированы, режим обращал на нас мало внимания.
Мэра дома не оказалось. Тем не менее его жена приготовила ужин, а Мирча представил меня с такими церемониями, что я почувствовал себя обязанным сесть к столу. Я вполне подкрепился вареными яйцами и копченой акулой, но теперь меня ждал еще салат с икрой, приправленный чесноком, и тарелка жареной свинины. Справиться с этим можно было лишь с помощью домашней цуйки.
Вошел мужчина и сел за стол ужинать с нами. Он был средних лет, толстый, краснолицый, с набухшими венами на лбу и на шее. На нем были широкие подтяжки, и от него сильно несло перегаром. Громко чавкая, он принялся просвещать меня почти в драматической манере, выпячивая нижнюю челюсть, как Муссолини. Мирча переводил.
– Во всем виноват Рузвельт. Во всем, что у нас сейчас. – Он широко повел рукой. – Он продал Румынию в Ялте. Иначе бы в Румынии сейчас было бы все как во Франции.
– Он прав, – добавил Мирча с некоторой злостью. – Из-за Рузвельта, этого проклятого калеки, мы сорок пять лет страдали.
– Рузвельт приехал в Ялту при смерти, он умер через несколько недель, – попробовал я объяснить. – Договор, который он заключил со Сталиным, предполагал проведение свободных выборов во всех странах Восточной Европы. Он не виноват в том, что присутствие Красной армии в этих странах сделало невозможным реализацию договоренностей. В первую очередь надо винить Гитлера, винить Сталина за то, что они развязали войну. Не надо винить Рузвельта.
– Рузвельт – предатель! – выкрикнул мужчина в подтяжках, чуть не забрызгав меня слюной.
– А теперь нас продают снова, – подхватил Мирча. – Этот Буш, мы ему не верим. Только Рейган нам нравился.
При имени Рейгана все, сидящие за круглым деревянным столом, – жена мэра, мужчина в подтяжках, Мирча и Иоанна прекратили жевать и стали кивать, словно одобряя благословение. Невозможно спорить с людьми, которым пришлось столько вынести и которые могут представить себе большой мир только со своей узкой и мрачной наблюдательной площадки.
– «Империя зла», я помню это выступление Рейгана по румынскому «Голосу Америки», – произнес Мирча. Все снова кивнули и посмотрели на меня. – Он был единственным из ваших президентов, кто говорил правду. А Буш – это просто второй Рузвельт. Вот увидишь, Румынию продадут снова. С нами всегда так.
– Мир с берегов Прута и Дуная видится не так, как с берегов Потомака, – заметил мужчина в подтяжках, словно высказывая упрек мне лично. – Прут – это наше проклятие. Это не настоящая наша восточная граница. Русских надо гнать. – Он рубанул воздух жестом каратиста. – Бессарабия принадлежит нам, а не Горбачеву. Почему Буш так любит Горбачева? Потому что Буш хочет помочь этой России против Румынии.