Истории для девочек - читать онлайн книгу. Автор: Лидия Чарская cтр.№ 48

– В чем дело? – спросила я сидевшую подле Нину, сразу как бы разбуженная от сладкого сна.

– Видишь ли, они хвастаются, что ничего не боятся, да ведь ложь, – трусишки они все. Вот та же Петровская боится выйти в коридор ночью… А Додо утверждает, что видела ночью лунатика.

– Что это такое «лунатик»? – заинтересовалась я.

– Это болезнь такая. Человек, у которого расстроены нервы, – объясняла с комическою важностью Иванова, – вдруг начинает ходить по ночам с закрытыми глазами, взбирается на крыши домов с ловкостью кошки, ходит по карнизам, но избави Бог его назвать в такие минуты по имени: он может умереть от испуга. Вот таких больных и называют лунатиками.

Девочки, обожавшие все таинственное, слушали с жадным вниманием сведущую подругу.

– Mesdam’очки, – вдруг раздался гортанный голосок до сих пор молчавшей княжны, – хотите, я сегодня же ночью пойду на паперть и узнаю, какой такой появился лунатик? – И глазки предприимчивой Нины уже засверкали от одушевления.

– Ты, душка, сумасшедшая! Да и потом ты у нас ведь из лучших, из «сливок», «парфеток», а не «мовешка», – тебе плохо будет, если тебя поймают.

(«Сливками» или «парфетками» назывались лучшие ученицы, записанные за отличие на красной доске; «мовешки» – худшие по поведению.)

– Ну сотрут с доски – и все! – тряхнула беспечно головкой Нина. – Только ты, Крошка, не насплетничай! – крикнула она сидевшей на противоположном конце стола и внимательно прислушивавшейся к разговору Крошке.

И Нина отвернулась от нее, не желая замечать, как личико Крошки покрылось пятнами.

Весь остальной день Нина вела себя как-то странно: то задумается и станет вдруг такая сосредоточенная, а то вдруг зальется громким, долго несмолкающим смехом. За уроком француза Нина особенно ясно и безошибочно перевела небольшой рассказ из хрестоматии, за что получила одобрение преподавателя.

В девять часов, когда фрейлейн, послав свое обычное «gute Nacht» лежащим в постелях девочкам и, побродив бесшумно по чуть освещенному дортуару, скрылась из него, меня охватил страх за Нину, которая еще раз до спуска газа подтвердила свое решение во что бы то ни стало проверить, правду ли говорят о лунатике институтки.

– Ну не ходи, Нина, милая, если не из-за меня, то хоть ради Ирочки, – молила я свою храбрую подружку.

– Нет, Люда, я пойду, ты не проси лучше… ради нее-то, ради Ирочки, я и пойду. Ведь я еще ничего особенного не сделала, чтобы заслужить ее дружбу. И потом я уже объявила всем, что пойду. А княжна Джаваха не может быть лгуньей.

– Ну в таком случае позволь мне пойти с тобою.

– Ни за что! – пылко воскликнула она. – Иначе мы поссоримся.

И молча одевшись и накинув на плечи большой байковый платок, Нина осторожно выскользнула из дортуара.

Где-то чуть скрипнула дверь, и снова все стихло.

Долго ли, нет ли, пролежала я, все время прислушиваясь к ночным звукам и замирая от страха за свою подружку, но наконец не вытерпела и, быстро накинув на себя грубую холщовую нижнюю юбку и платок, прокралась с величайшей осторожностью мимо спящей в умывальной прислуги в коридор, едва освещенный слабо мерцающими рожками.

Все двери, ведущие в дортуары остальных классов и в комнаты классных дам, расположенные по обе стороны длинного коридора, были плотно заперты. Я миновала его, дрожа от холода и страха, и подошла к высоким, настежь раскрытым стеклянным дверям, ведущим на площадку лестницы перед церковью, называемую папертью, и притаилась в углу коридора за дверью, где, не будучи сама замечена, могла, хотя не без труда, видеть происходящее на паперти. Она была не освещена, и только свет из коридорных рожков, слабо боровшийся с окружающей темнотою, позволил мне разглядеть маленькую белую фигурку, прижимавшуюся к одной из скамеек.

То была она, моя взбалмошная, смелая Нина!

Она не двигалась… Я еле дышала, боясь быть открытой в моей засаде.

Прошло, вероятно, не менее часа. Мои ноги затекли от сиденья на корточках, и я начала уже раскаиваться, что напрасно беспокоилась, как вдруг легкий шелест привлек мое внимание. Я приподнялась с пола и замерла от ужаса: прямо против меня в противоположных дверях стояла невысокая фигура, вся в белом.

Холодный пот выступил у меня на лбу. Я чуть дышала от страха… Княжна между тем встала со своего места и прямо направилась к белому призраку.

Тут я не помню, что произошло со мною. Я, кажется, громко вскрикнула и лишилась чувств.

Очнулась я в дортуаре на моей постели. Около меня склонилось озабоченное знакомое лицо нашей немки.

– Лучше тебе, девочка? – спросила она. – Может быть, не свести ли тебя в лазарет, или подождем до утра?

В голове моей все путалось… Страшная слабость сковывала члены. Я вся была как разбитая.

– Где Нина? – спросила я классную даму.

– Sie schläft, bleib’ ruhig (Она спит, будь покойна)! – строже произнесла Кис-Кис и, видя, что я успокоилась, хотела было отойти от моей постели, но я не пустила ее, схвативши за платье.

– Фрейлейн, что же это было? Что это было, ради Бога, скажите? – испуганно вырвалось у меня при внезапном воспоминании о белой фигуре.

– Dumme Kinder! (Глупые дети!) – совсем уже сердито воскликнула редко сердившаяся на нас немка. – Ишь что выдумали! Просто запоздавшая прислуга торопилась к себе в умывальню, а они – крик, скандал, обморок! Тебе простить еще можно, но как это княжна выдумала показывать свою храбрость?.. Стыд, срам, Петрушки этакие! (Петрушки – было самое ругательное слово на языке доброй немки.) Если б не я, а кто другой дежурил, ведь вам бы не простилось, вас свели бы к Maman, единицу за поведение поставили бы! – хорохорилась немка.

Лишь только она скрылась, я приподнялась на локте и шепотом спросила:

– Нина, ты спишь?

Ответа не было.

Я посмотрела с минуту на милое личико, казавшееся бледнее от неровного матового света рожков. Потом, зарывшись с головою под одеяло, я заснула крепким и тяжелым сном.

Проснулась я от громкого говора институток. Кто-то кричал, ссорился, спорил. Открыв глаза, я увидела Нину почти одетую, с бледным, нахмуренным лицом и сердитыми, глядящими исподлобья глазками.

– Никогда и ничем я не хвасталась, – холодно и резко говорила она Крошке, старательно заплетавшей свои белокурые косички. – Никогда! Оправдываться ни перед тобой, ни перед классом не буду. Я не струсила и шла на паперть одна. Больше я ничего не скажу и прошу меня оставить в покое!