Париж в любви - читать онлайн книгу. Автор: Элоиза Джеймс cтр.№ 24

* * *

В метро мой взор приковала потрясающая теплая полушинель. В нее была одета длинноносая парижанка, которой было за сорок. Полушинель из блестящей черной кожи, со «змеиным» тиснением. На талии — пояс, на манжетах — застежки; были еще и эполеты, и большие карманы. И при этом — белый кружевной шарф и шляпа водителя автобуса, игриво сдвинутая набок. Эмма Пил из «Мстителей», ^[68] но на галльский манер.

* * *

По-видимому, мы перестарались с политкорректным воспитанием. Вчера вечером Анна совершенно серьезно сообщила мне, что ее учительница итальянского — расистка. Они смотрели, а потом обсуждали «Звездные войны» (правда, я не понимаю, что может дать этот фильм для образования). «Ты говорила мне, что никогда не следует судить о людях по их расе и обзывать их», — напомнила Анна. Так что же все-таки обсуждала учительница? Оказывается, инопланетные расы в сцене в баре.

* * *

«Ле Бон Марше» ^[69] — магазин с роскошным отделом деликатесов. Вообразите стол, заставленный плоскими коробками со свежими бежевыми яйцами. Их окружают картонки с крашеными пасхальными яйцами… Выбери яйца в коробочке пастельных тонов и приготовь чудесный омлет!

* * *

Я решила сесть на диету во французском стиле — за исключением бульона из порея. Французские обеденные тарелки меньше американских, и французы едят очень маленькие порции, отказываясь от добавки. Алессандро ворчит, когда я заказываю полную порцию и ему приходится доедать бóльшую часть. Я нахожу, что пара ложек крем-брюле гораздо лучше, чем ничего.

* * *

Вчера весь класс смеялся над Анной, когда она сделала ошибку в умножении двузначных цифр. А Лука вернулся из школы с тенью под глазами и с контрольной работой по математике, исчерканной красными чернилами. Учиться в итальянской школе гораздо труднее, чем в их бывшей школе в Нью-Джерси. Иногда я не могу заснуть ночью, размышляя о том, правильно ли мы поступили, приехав сюда. Мои дети унаследовали от меня способности (точнее, их полное отсутствие) к математике, и им приходится вдвое труднее оттого, что занятия проходят на итальянском языке.

* * *

Зонтики недолго задерживаются в моих руках: я ломаю их и бросаю в мусорные баки, забываю в ресторанах, такси, автомобилях, самолетах. Но, конечно, с ними не всегда так плохо обращались: в девятнадцатом веке их делали из шелка, и эти изящные, кокетливые вещицы должны были защищать нежную кожу леди, а также демонстрировать их изысканный вкус. На выставке старинных зонтиков я узнала также, что их часто отделывали кружевами.

* * *

В витрине «Ле Бон Марше» висят огромные золотые клетки для птиц. Искусственные канарейки посажены на жердочки рядом, а в клетках — дамские сумочки от Луи Вюиттона. В самой большой — роскошная темно-синяя сумочка из блестящей тисненой кожи. Рядом, но не в клетке, сидит желтая канарейка и, склонив головку, смотрит на сумочку, которая (по-видимому) слишком красива, чтобы позволить ей улететь, и должна жить в золоченой клетке.

* * *

Сегодня Марина сказала, что, вернувшись во Флоренцию, первым делом подыщет нового ветеринара. Тот несносный ветеринар, который сказал, что Мило страдает ожирением, слишком молод и не понимает его эмоциональные проблемы. Алессандро с риском для собственной жизни заметил, что это уже третий доктор, который клевещет на вес Мило, и что самое большое значение имеет не возраст ветеринара, а цифры, которые показывают его весы.

* * *

Выйдя из дома пообедать, мы с Алессандро прошли мимо четырех девочек-подростков, сидевших на решетке с подогревом. Они тщательно стряхивали пепел со своих сигарет в решетку, и им удавалось выглядеть при этом почти взрослыми. Но их выдавали юные голоса, устремлявшиеся в небо вместе с дымом от сигарет — казалось, что запели на холоде канарейки из витрины «Ле Бон Марше».

* * *

Вчера вечером мы с Алессандро ходили в кино. На обратном пути мы увидели мужчину, который бил чечетку. Из его CD лилась мелодия в исполнении Люка Эллингтона. У этого человека были длинные худые ноги, на голове — шляпа. Его ноги так быстро выбивали чечетку на тротуаре бульвара Пуассоньер, что казалось, будто танцует паук в маленьких туфельках для чечетки.

* * *

Я влюбилась в сверкающие облицованные стены метро. У большинства станций — свой собственный стиль, восходящий ко времени ее постройки. На станции «Мадлен» — жемчужно-лазурные плитки, и там имеется барельеф со стилизованным изображением волны. Волна создает сложный рисунок с буквами «СЮ» — они означают Северо-южную линию, созданную в 1900 году. На станции «Ситэ» — цветы с четырьмя лепестками зеленого бутылочного цвета. Станцию «Конкорд» обновили лет двадцать назад, и огромный свод над туннелем линии 12 полностью облицован белыми плитками, на каждой из которых — по одной черной букве. Это напоминает мне то время, когда мои дети еще малышами прикрепляли к холодильнику магнитики в виде букв. Я вскрикивала от притворного восторга, когда получался «кот». Но надписи на этих плитках метро гораздо величественнее: это отрывки из Декларации прав человека времен Французской революции.

* * *

Я спросила, не сходит ли Алессандро за восхитительным шоколадным муссом в кондитерскую на улице Рише. Он ответил: «А я думал, что ты на диете». Эти семь слов — самое опрометчивое его высказывание за все долгие годы нашего брака.

* * *

Вчера, к восторгу Анны, Домитиллу бесцеремонно выгнали из класса и велели ждать на скамейке, пока не закончатся занятия (то есть несколько минут). Увы, сегодня Анну выставили с урока математики и сослали на ту же самую скамью. Я высказала предположение, что, быть может, они с Домитиллой похожи больше, чем того хочется Анне.

— Итак, за что тебя выгнали из класса? — спросила я.

— За непослушание, — мрачно ответила Анна. — Учитель не понимает моего чувства юмора.

* * *

Сегодня я сидела в кафе и читала Клода: он сравнивает жизнь во Флоренции с жизнью в Париже. По его мнению, жизнь во Флоренции делает человека остроумным («полагаю, большинство людей»). Я в этом сомневаюсь, имея перед глазами доказательство противоположного в лице моих флорентийских родственников по мужу. Далее Клод пишет, что в Париже человек «живет слишком быстро, как мышь под кислородной маской», и, скорее всего, умрет в тридцать лет. Моя сестра — кладезь всех генеалогических сведений — сообщила мне, что Клод родился в 1884 году (это значит, что во время пребывания в Париже ему было двадцать четыре или двадцать пять) и дожил только до сорока двух лет. Быть может, все дело в этом парижском кислороде.

* * *

Алессандро только что вернулся после беседы с Флораном — тот в отчаянии. Заглянув в Фейсбук, он обнаружил, что предмет его обожания, официантка из Италии, сменила свой статус. Она «состоит в связи»! Флоран с грустью сказал, что она намеренно не сказала ему об этом лично, и оскорблен ее скрытностью. Я считаю, что, учитывая его скудный итальянский и ее несуществующий французский, она могла так и не узнать о его страсти — не говоря уже о честных намерениях. В конце концов, он ведь даже не воспользовался романтическими фразами, которым его научил Алессандро.