По ступеням «Божьего трона» - читать онлайн книгу. Автор: Григорий Грум-Гржимайло cтр.№ 185

– Но какой же день вы считаете благоприятным для выезда?

– Десятое число десятой луны.

Это число соответствовало 2 октября.

Делать нечего, пришлось покориться и выехать в назначенный нам китайцами день, но случай этот весьма кстати познакомил меня с весьма распространенным в Китае предрассудком, не только подразделяющим все дни в году на счастливые и несчастные, но и отличающим среди этих последних такие, которые неблагоприятны для выезда в одном каком-нибудь направлении, от таких, которые неблагоприятны для всякого выезда, в каком бы направлении этот последний ни предпринимался. И суеверие это настолько прочно вкоренилось в души китайских извозчиков, что было бы совершенно напрасным трудом убеждать их от него отказаться.

В Хами мы простились с нашим верным Хассаном. В лохмотьях явился он к нам в Урумчи. Начал с того, что за кусок хлеба стал собирать казакам топливо, пасти баранов и лошадей. Его допустили в отряд, как перед тем допустили собаку Кальту. У нас нашлась лишняя лошадь, и он поехал за нами, подгоняя баранов. В Гу-чэне мы его одели; в Хами ему поручен был караван ишаков, и тут-то он показал себя настоящим мастером своего дела. Всегда ровный, скромный, услужливый и работящий, он завоевал общую нашу симпатию, и теперь мы расставались с ним, пожалуй, даже труднее, чем впоследствии со стариком Сарымсаком. Но сам Хассан был на седьмом небе, не потому, конечно, что покидал нас, а потому, что один год службы превратил его из нищего в богача; мы оставляли ему весь наш ишачий караван – 12 молодых, превосходных животных, все полагающееся сюда снаряжение, верховую лошадь и ланов двадцать денег. С этим он не только мог начать извозное дело, но и становился в ряды наиболее состоятельных ишакчей; недаром же последние тотчас же стали величать его баем!

Нo если нами остался доволен Хассан, то того же нельзя сказать о хамийском князе, который, очевидно, ждал от нас лучших подарков, чем те, которые мы могли ему предложить. Особенно же раздосадовал его наш решительный отказ подарить ему штуцер Haedge’a. Он долго не хотел с ним помириться и несколько раз подсылал к Сарымсаку адъютантов с вопросом, не изменили ли мы своего решения.

В Хами мы увеличили свой арбяной обоз еще одной телегой, в которую сложили ящики, оставшиеся на хранении у вана, и рухлядь, шедшую на ишаках.

2 октября, несмотря на то что мы выступили поздно, никто не явился нас проводить. Хассан-бай еще накануне ушел в Су-чжоу, получив подходящий подряд, среди же местного населения у нас как-то сразу не оказалось приятелей: нам давали почувствовать, что ван на нас сердится.

Сейчас за городом дорога вышла на солонец. Блеклая растительность, грязно-желтая почва и желтоватая пыль, висевшая в воздухе, придавали всему ландшафту донельзя тоскливый характер. Он не изменился, когда местность стала более пересеченной и дорога пошла среди плоских высот, сложенных из глины, песка и мелкой гальки. Эти высоты перемежались с впадинами, поросшими очень густо камышом и осокой; но и здесь глазу не на чем было остановиться – так все выглядело тускло, пыльно и однообразно в своей серо-желтой окраске. Пыль образовала и ту полупрозрачную завесу, за которой скрылась подошва Тянь-Шаня, тогда как его зубчатый гребень, увенчанный пятнами снега, рисовался довольно явственно на горизонте.

Мы выступили из Хами после полудня и лишь под вечер добрались до Сумкаго, по-китайски – Тоу-пу-ли, где и остановились в небольшом, но опрятном дунганском тане. Селение это расположилось в ключевой впадине, находящейся, по-видимому, в связи с руслом речки Ху-лу-гоу и развивающейся в плоский овраг южнее дороги.

На следующий день выступили с рассветом. Ехали знакомыми местами, которые выглядели еще печальнее, чем зимой. Тогда как-то мирился с царствовавшим тут запустением – мертвая природа вполне гармонировала, а местами лежавший снег частью скрывал следы разрушения, – теперь же картина погрома выступала во всем своем страшном объеме: запущенные поля, заросшие джантаком арыки, развалившиеся дома, остатки стен и группы деревьев за ними – все это напоминало о кипевшей здесь некогда жизни и рисовало воображению кровавые сцены беспощадного избиения сотен людей.

Со времени замирения края прошло свыше пятнадцати лет, и тем не менее беглецы все еще продолжали возвращаться на родные свои пепелища. Не всегда добровольно, однако. Нам передавали, что Шах-Махсуту удалось исходатайствовать в Пекине приказ о насильственном возвращении в Хами тех из его подданных, которые не пожелали бы добровольно вернуться на родину, и что приказ этот стал приводиться в исполнение так ретиво, что вскоре большая дорога в Хами запестрела переселенцами.

Одна такая группа попалась и нам на пути. Вереница арб, переполненная скарбом, женщинами и детворой, мужчины в рубище, подростки, то и дело подгонявшие из сил выбившихся лошадей, старцы на ишаках – весь этот караван, подымая невероятную пыль, медленно двигался нам навстречу; и когда поравнялся, то от него повеяло такой усталостью, нищетой и горем, что как-то не хотелось верить, что это были люди, возвращавшиеся на родину после долголетнего пребывания на чужбине.

От них-то мы и узнали о существовании помянутого приказа.

– Там, в Курле, – жаловались они, – мы были свободны, сюда же возвращаемся крепостными; там мы обжились, поженились, нажили дома и земли, а здесь нас ожидает жизнь впроголодь, если только не полная нищета. Нам не дали возможности постепенно ликвидировать наши дела, нас разорили… и вот мы возвращаемся на родину беднее, чем были даже тогда, когда бежали отсюда.

Жалобам этим положил конец сопровождавший караван китайский солдат. При появлении его хамийцы рассыпались, и возы их, тяжело тронувшись с места, медленно покатились к Хами.

Эта встреча случилась в солонцах, к западу от селения Астына. Солонцами, перемежавшимися с песчано-щебневымн участками пустыни, мы проехали еще несколько километров, а затем поднялись на песчано-известково-глинистое, частью распаханное плато, с которого открылся вид на богатую ключами долину Ябешэ, сливающуюся на юге с оазисами Лапчук и Кара-тюбе. Многоводный ручей Ябешэ, как нам говорили, образован ключами, которые выбиваются на дневную поверхность километрах в пяти к северу от дороги. Находятся ли эти последние в связи с исчезающими в рыхлом конгломерате водами речки Саир-кира, установить я не мог, но в направлении глубокого русла Ябешэ находится и ущелье, по которому сбегает с Тянь-Шаня в низину помянутая речка. Вдоль Ябешэ виднелись пашни, группы деревьев и хутора.

Двумя километрами дальше мы вступили в Токучи или Сань-пу-ли, где и остановились в единственном на все селение тане. Токучи, разбросавшееся вдоль небольшой ключевой речки, состоит из десятка домов, ютящихся в тени тополей. Его абсолютная высота оказалась равной 2358 футам (719 м).

На следующий день нам предстоял путь по местности, не пройденной минувшей зимой, но о ней многого сказать не приходится: это почти бесплодная пустыня, частью глинисто-песчаная, частью каменистая, сохранившая лишь в немногих местах остатки прежней культуры. По-видимому, она бедна даже грунтовой водой, а о проточной и говорить нечего: ключевые ручьи, которые мы пересекли зимой по дороге из Джигды в Токучи, сюда не доходят, очевидно, без остатка просачиваясь в ее песчанистую рыхлую почву. Только на третьем километре от Токучи мы прошли, по-видимому, ключевой лог, густо поросший травами и кустарником, среди которого я заметил и розу пустыни – Rosa elasmacantha Trautv.