Записки капитана флота - читать онлайн книгу. Автор: Василий Головнин cтр.№ 148

Напротив, она довольно приятная женщина, лицо у нее было смуглое и несколько продолговатое с правильными чертами, рот маленький со светящимися под черным лаком ровными чистыми зубами; брови узенькие, черные, гладкие, как будто кистью проведенные, лоснились над такого же цвета пламенными без впадин глазами; волосы самые черные, в виде тюрбана причесанные, без всякого головного украшения, кроме черепаховых воткнутых гребенок. Роста она среднего, собою тонка и довольно стройна. Одеяние ее состояло из шести шелковых, на самой тонкой вате, похожих на наши халаты, широких платьев; каждое было подпоясано особым кушаком очень низко. От пояса книзу платье было в обтяжку; каждое особливого цвета, а верхнее было черное. Разговор ее был протяжен, голос томный; все вместе с выразительною физиономиею производило приятное впечатление. От роду, по-видимому, она не могла иметь более восемнадцати лет. Мы ее угощали хорошим цветочным чаем с пряниками; она пила и ела с приметным удовольствием. При отъезде сделаны ей некоторые подарки, которыми она была очень довольна.

Прощаясь, я посоветовал нашей россиянке с нею поцеловаться; японка, заметив ее намерение, встретила ее поцелуем и много смеялась. От нас она поехала прямо в селение на той самой байдаре, которая была изготовлена отвезти письмо Кахи к начальнику острова.

Я полагал наверное, что коль скоро начальник острова получит настоящее объяснение, с каким намерением задержано нами японское судно, то пришлет письменный ответ, ежели не ко мне, по крайней мере к Такатаю-Кахи, и даже надеялся, что сам Леонзаймо, если задержан в селении, прислан будет для переводов, о чем начальник японского судна написал особую от имени моего записку. Но совсем противные нашим ожиданиям последствия дали нам уразуметь, что японское правительство запретило частным своим начальникам вступать с нами в переговоры, ибо вместо ответа на другой день в шедшую с берега нашу шлюпку с водою выпалили из четырех пушек ядрами. Несмотря на сие, я о показании Кахи не переменил своего мнения и пустую их пальбу презирал, решившись, как выше сказано, идти в Камчатку и узнать от него обо всем подробно, не желая скорым каким-либо предприятием испортить впоследствии главное дело.

При наставшем тогда благополучном ветре приказал я сделать сигнал сняться с якоря. Пред сим Такатай-Кахи просил меня, чтоб я позволил его матросам приехать осмотреть наш корабль. С согласия моего они все по очереди у нас перебывали, любопытствовали знать употребление каждой новой для них вещи, особенно поражала их наша оснастка; смелые лазили на марсы, а отважнейшие даже на салинг. Я приказал сводить их в мою каюту. Войдя в нее, делали они такие же знаки почтения, как бы я сам в ней находился. Там поднесли им из серебряной чарки русской водки, отчего они сделались еще смелее и веселее, начали знаками объясняться с нашими матросами, пленялись суконным нашим одеянием, светлыми пуговицами и цветными шейными платками, которые выменивали у наших матросов на свои японские безделицы. Такатай-Кахи, увидев на шканцах несколько порожних бочонков, предложил наполнить оные водою со своего судна, тотчас его матросы забрали все наши пустые бочонки и привезли их наполненные хорошею свежею водою. Приятно было видеть людей, почитавшихся за несколько часов нашими врагами, в таком с нами дружестве. Сии добрые японцы, простившись с нами, поехали на свое судно с песнями.

К вечеру шлюп и бриг «Зотик» пошли в море, а из селения тотчас открылась со всех батарей пальба из пушек ядрами. Там, вероятно, заключили, что мы вступили под паруса с тем, чтобы приблизиться к селению с неприятельским намерением. По причине весьма дальнего расстояния такая пустая пальба ничего кроме смеха не могла в нас возбудить, чему также и японский чиновник много смеялся, говоря: «Кунашир – худое место для русских, Нагасаки лучше». За противным ветром мы простояли следующий день в проливе на якоре расстоянием от селения не меньше пяти миль и нарочно смотрели в зрительные трубы, не возвратится ли к японскому судну посланная пред сим в селение и там задержанная байдара. Но начальник судна сказал: «Пока российский корабль не уйдет совсем из виду острова, байдара будет оставаться задержанною в селении».

11 числа сентября оба судна снялись с якоря и стали лавировать, взявши курс прямо на полуостров Камчатки. На сем переходе мы много потерпели от жестоких бурь, которые в такое позднее время года бывают здесь весьма опасны, как и во всех местах, под большими широтами лежащих. А 12 числа находились мы в крайней опасности, одна лишь только рука провидения могла нас избавить от конечной гибели. Около полудня в тот день начал дуть жестокий ветер, который впоследствии превратился в ужасную бурю; тогда была у нас под ветром гряда низменных островов, лежащих между Матсмаем и Чикотаном. Казалось, что шлюп хорошо выдерживал большие паруса, и мы имели изрядный ход. Не взирая однако ж на сие нас приметным образом прижимало течением к помянутым островам. Мы не надеялись отстояться на якоре при великом волнении, шедшем по направлению ветра с открытого океана между островами Кунаширом и Чикотаном, и были в самой крайней опасности потерпеть кораблекрушение.

С каждою минутою видели, замечая по лоту, приближение свое к опасным низким островам. К трем с половиною часам пополудни глубина от 18 сажень уменшилась до 13, нас несло боком к оным островам. В сем бедственном положении решились мы прибегнуть к последнему средству для отвращения гибели – стать на якорь, что мы и сделали. Но как якорь не задержал, то на глубине, уменьшившейся еще на 2 сажени при песчаном с каменьями грунте, бросили другой якорь. Несмотря на сие шлюп против жестокого волнения стоял бортом, и якоря тащились по дну. Тотчас спустили стеньги и все реи вниз. К великому счастью нашему, после сего якоря забрали и шлюп остановился на двух якорях. Таким образом провидению угодно было во второй раз спасти нас от очевидного бедствия.

Начальник японского судна, живший со мною вместе в каюте, доставлял мне удобный случай почасту с ним объясняться. Долго я домогался узнать от него об участи капитана Головнина. Он вслушивался со вниманием в чин и фамилию и всегда отвечал: «Не знаю». Ведая, сколь мало внятны русские фамилии для японского слуха, старался я разным образом фамилию Головнина изворачивать и наконец приведен был в величайшую радость, когда он со мною повторил в восторге: «Ховорин!» «Я слышал, – продолжал он, – что он также находится в Матсмае. Японцы почитают его российским данмьио, т. е. первостатейным чиновником». И после добрый мой японец стал описывать, как ему пересказывали видевшие Головнина японцы: что он высокого роста, важного вида, не так, как капитан Мур веселого, и не любит курить табак, хотя определено давать ему самого лучшего. «Мур же, – говорил он, – любит курить трубку и довольно хорошо разумеет японский язык».

Столь совершенное описание отличительных качеств наших соотчичей освободило нас от всякого сомнения, и мы благодарили провидение, пославшее нам в японце сем радостного вестника. Сверх сего восхищался я и тем, что не покусился на произведение отчаянного предприятия против японцев, внушенного мне ложными и злонамеренными объявлениями Леонзайма о наших пленных. Я узнал, что пленник наш всякой год ходил на остров Итуруп, отвозя туда разные товары из Нифона, а оттуда возвращался с грузом рыбы, но для меня весьма было удивительно, что он не знал Леонзайма. Полагая, что может быть, неправильно произносимо было мною его имя, я показал ему в записной моей книжке собственною его рукою написанное его название и место его рождения – город Матсмай.