Елена единственная из отвечающих попыталась объяснить поведение мальчика в этой ситуации, привела развернутый пример из собственного детства. К сожалению, она ничего не написала о том, как именно они с подругой были наказаны за свой проступок.
Интересно также, что все мамы проигнорировали образ навязчивой соседки, сначала пытавшейся «подлить масла в огонь» («радостно хохоча, приговаривала», «радостно говорила…, с видом победителя усевшись в кресло», «совсем развеселилась и начала мелко и заливисто хихикать»), а потом защитить Леву («начала… испуганно увещевать», «ласково говорила…, с испугом поглядывая на маму»). Кроме того, никто из родителей не отметил наличия агрессивных компонентов в речи мамы мальчика («грозно сказала», «разрубая воздух ладонью», «заорала», «кричала», слово «осел» в адрес сына, угроза милицией).
V. Детское упрямство или нечто другое?
«…Однажды я [младшеклассник] здорово обиделся на маму и папу. Было это так.
Мама попросила меня сходить за хлебом.
– Не хочу, – сказал я честно. – Лучше вы кто-нибудь сходите.
– Интересно, – возмутилась мама, а чай ты пить хочешь?
– Чай хочу, – спокойно ответил я…
– Ну вот что, – сказала мама твердо. – Быстренько переобуйся и сбегай, мы тебя ждем.
Я тяжело вздохнул и тяжелыми шагами отправился переобуваться…
… Вот приду я в булочную, возьму батон белого и полбуханки черного, а тут и окажется, что хлеб-то подорожал!
– Еще две копейки, – скучно скажет толстая тетя с густо накрашенным лицом у кассы и нетерпеливо постучит ногтями по пластмассовому блюдечку для денег.
А денег-то у меня нет! Только две пятнашки. Буханки, понятное дело, я оставлю напротив тети, на железном столике рядом с кассой, а тридцать копеек – в пластмассовом блюдце с выемкой, прибегу домой и крикну с порога:
– Сами идите доплачивайте за свой хлеб!
И расстроенный папа заспешит в булочную, сжимая в кулаке две копейки, а мама станет утешать меня, нальет горячего чая и насыплет в чашку четыре полные ложки сахара.
Но денег оказалось достаточно. Тетя равнодушно бросила две копейки сдачи, и я, сунув хлеб в рыжую рваную авоську, полетел назад, домой.
Я был рад, что все кончилось хорошо и я победил упрямство и сосущую слабость в затылке и под коленками.
Но радость была преждевременной.
Мама встретила меня в прихожей, сунула в руку рубль и весело сказала:
– Знаешь, а у нас и сахара нет! – и вот тут что-то случилось.
– Не пойду, – упрямо сказал я и сел на табуретку, даже не успев толком ничего подумать.
Видеть опять тетю у кассы не хотелось.
– Что ты маячишь перед глазами, – скажет она раздраженно. – Сразу все надо покупать, я вам тут не нанималась на счетах щелкать…
Я так ясно услышал тетины слова, что почти сразу повторил их вслух:
– Я вам… не нанимался бегать туда-сюда, – сказал я глухо и отвернулся к стене.
– Что-что? – слабо спросила мама. И крикнула в кухню:
– Отец! Иди посмотри, что он вытворяет!
Она знала, что я боюсь, когда папа сердится. Это было с ее стороны маленькое, но предательство.
– Все равно не пойду! – закричал я и бросил авоську с хлебом на пыльную галошницу.
Мама начала медленно наливаться пунцовой краской. Она дернула меня за руку, втолкнула в ванную и крикнула:
– Давай умойся, остынь, а потом будем разговаривать!
И опять кто-то ошпарил меня внутри кипятком, и я захлопнул дверь, шумно закрыл щеколду и громко сказал:
– Все равно никуда не пойду! Пейте чай без сахара!
Тяжело дыша, мама ушла на кухню. Я осмотрелся, сел на край ванны и включил холодную воду. <…>
Надоело быть послушным, маленьким, бессловесным, хватит меня тыркать, хватит мне велеть и приказывать!
Вот какой великий, даже грандиозный замысел был в моем пребывании в запертой ванне. Этот смысл даже немножко испугал меня. Я выключил воду и прислушался. Наверное, немножко испугались и родители – они о чем-то шептались на кухне, иногда звякая ложками. <…>
– Ты там живой? – с любопытством спросила мама и постучала в дверь. Я молча щелкнул задвижкой, вышел и протянул ладонь за рублем.
– Да ладно, можешь не ходить, – удовлетворенно сказала мама и чуть-чуть подтолкнула меня к двери, несильно, необидно.
Я еще раз посмотрел на свое убежище.
Все так же равнодушно блестел кафель, пахло хозяйственным мылом, шумно текла вода.
– Воду-то зачем включил? – спросила мама и повернула кран.
Стало тихо.
Я снова вышел во двор и почувствовал, что жить стало легче.
Обида совсем прошла. Да и была ли она вообще?»
(Борис Минаев «Упрямство»)
Валентина. Узнаю себя в ребенке и понимаю его. Каждому ребенку в какой-то момент кажется, что его эксплуатируют и используют. Поведение мамы мне очень понравилось. Понравилось тем, что за весь разговор с сыном она не повысила голос, хотя ребенок вел себя вызывающе. Я бы так не смогла и разговаривала бы с ребенком на повышенных тонах.
Наталья. Мне кажется, в этой ситуации мама не совсем корректно попросила сходить в магазин, не учла внутренний настрой ребенка. Видимо, ему хотелось внимания или внимания явно не хватало. Если бы перед этим был разговор по душам (обсуждение проблем), то и на просьбу был бы дан положительный ответ. Но зато реакция мамы после конфликта была, я считаю, правильной и своевременной: надо было быть кому-то умнее и разрядить обстановку. Папы не очень-то любят брать на себя такие неблагодарные миссии.
Главное, чтобы в детской душе надолго не застревали обиды на родителей, ведь ближе них никого нет! Ну кто, как не мы, взрослые, способны регулировать этот процесс? Вырастут, накопят – и нам же все выдадут большой порцией…
Ирина. Ситуация мне понятна: и приступы упрямства, и беспричинные обиды тоже знакомы. Даже сейчас, во взрослом возрасте, нечто подобное иногда испытываю.
Реакцию родителей мальчика я одобряю. Молодцы, что не наорали сразу, не начали оскорблять, наказывать, делать глобальные выводы (типа «ты умрешь в одиночестве» – см. слова папы из рассказа Михаила Зощенко), а дали «остыть», причем буквально – в ванной, с холодной водой. А потом мама проявила доброжелательность. И никаких упреков, никакого горького осадка, будто ничего и не было.