Подлодка - читать онлайн книгу. Автор: Лотар-Гюнтер Буххайм cтр.№ 21

Наш основной курс — триста градусов, но я слышу приказы, отдаваемые рулевому. Опасность со стороны вражеских подлодок не дает нам лечь на прямой курс.

На посту управления дозорный, свободный от вахты, разговаривает с Турбо, вахтенным, который не стал сбривать свою бороду, пока лодка находилась в гавани, и теперь выглядит точь-в-точь как викинг:

— Интересно, куда нас услали на этот раз.

— Похоже, к Исландии.

— Вряд ли. Держу пари, что на юг! В длительное патрулирование в южных широтах. Ты только вспомни, что мы взяли на борт.

Это еще ни о чем не говорит. Да и какая нам разница? Нам все равно нескоро добраться до женщин на берегу, в какую бы сторону мы ни направились.

Турбо уже давно на борту лодки. С апломбом повидавшего виды морского волка он опускает уголки рта, наполовину скрытого спутанной бородой, снисходительно похлопывает собеседника по плечу и объясняет ему:

— Мыс Гаттерас при свете луны, Исландия в тумане — ты наверняка повидаешь мир, если попал на военный флот.

Перед ужином командир отдает приказ о глубоководном погружении, чтобы проверить лодку на прочность.

Он хочет знать, выдержат ли внешние заглушки большую глубину.

Лодкам класса VII-C разрешено погружаться на сто метров. Но так как воздействие глубинных бомб уменьшается с увеличением глубины, на которой происходит взрыв (более плотные слои воды поглощают взрывную волну), лодкам нередко приходится погружаться глубже ста метров, чтобы уйти от преследования. Какую предельную глубину может выдержать корпус высокого давления, т.е. какова максимальная глубина погружения — кто знает? Те, кто глубоко погружался, не могут быть уверены в том, что достигли предела. Команда узнает об этом только, когда раскалывается корпус.

Снова звучит последовательность тех же команд, что и во время дневного погружения. Но мы не выравниваем лодку на тридцати метрах. Вместо этого мы опускаемся глубже. Лодка движется тихо, как мышь.

Внезапно раздается резкий скрежет, жуткий, раздирающий душу звук. Я замечаю встревоженные взгляды, но Старик даже не пошевельнулся, чтобы остановить скольжение вниз.

Стрелка манометра замерла на ста семидесяти метрах. Опять скрежетание, на этот раз вместе с глухими царапающими звуками.

— Здесь не самое лучшее место, — как будто сам с собой разговаривает шеф. Он втянул щеки и с выражением смотрит на командира.

— Лодка должна выдержать это, — лаконично отвечает командир. Только теперь до меня доходит, что лодка скребет днищем по скалам.

— Это зависит только от нервов, — шепчет шеф.

Противный звук не умолкает.

— Корпус давления выдержит нагрузку… Но вот шурупы и руль… — жалуется шеф.

Командир, похоже, оглох.

Слава богу, скрежет и царапание прекратились. Лицо у шефа серого цвета.

— Звуки прямо как у поворачивающего трамвая, — замечает второй вахтенный офицер.

Старик тоном добродушного пастора разъясняет мне:

— В воде звук усиливается в пять раз. Много шума, но это не страшно.

Шеф шумно глотает воздух, как будто его, тонущего, только что вытащили из воды. Старик с видом врача-психиатра, исследующего интересного пациента, смотрит на него, а затем объявляет:

— На сегодня достаточно! Всплываем!

Снова читается литания, слова которой состоят из команд, сопровождающих подъем на поверхность. Стрелка манометра движется по циферблату в обратную сторону.

Командир и наблюдатели поднимаются на мостик. Я следую следом за ними и занимаю позицию за мостиком, на так называемой «оранжерее». Здесь, между четырьмя зенитными пулеметами, достаточно места. Сквозь перекрещивающиеся балки ограждения, как сквозь деревянную обрешетку настоящей оранжереи, можно видеть, что происходит вокруг и внизу. Хотя мы идем с крейсерской скоростью, вода бешено бурлит и пенится. Она вскипает мириадами белых пузырьков, полосы пены переплетаются между собой, чтобы через мгновение снова разлететься в клочья. Я чувствую полное одиночество. Совсем один на железном плоту в безбрежном океане. Ветер старается спихнуть меня в воду; чувствуется, как сталь начинает вибрировать при его порывах, случающихся ежеминутно. Перед глазами постоянно проплывают новые пенные узоры. Приходится заставить себя оторвать от них взгляд, чтобы не задремать.

Внезапно за спиной раздается низкий, протяжный голос Старика:

— Прекрасно, правда?

Затем он исполняет свою медвежью пляску. У него это называется «потянуть ноги».

Прищурившись, я смотрю на заходящее солнце, которому удалось найти просвет в облаках.

— Приятный океанский круиз в военное время! Что еще надо человеку?

Взглянув на носовую часть лодки, он добавляет:

— Самый подходящий для моря корабль — и с самым большим радиусом действия.

Теперь мы оба смотрим назад. Командир прищелкивает языком:

— Кильватерная струя! Наглядный пример бренности существования: ты смотришь на нее — а она исчезает на глазах!

Я не решаюсь взглянуть на него. «Философический бред» — именно так он назвал бы подобные рассуждения, если бы услышал их от любого другого. Но он развивает свою мысль дальше:

— Даже мать-земля немного снисходительнее; по крайней мере, она не отказывает нам в иллюзии.

Я прижимаю язык к зубам и издаю тихое шипение.

Но Старика не сбить с курса:

— Это же очевидно. Она позволяет нам тешить себя иллюзией, что мы увековечиваем себя на ней — записываем свои деяния, воздвигаем памятники. Только, в отличие от моря, она дает себе небольшую отсрочку прежде, чем стереть наши следы. Она может подождать даже несколько тысяч лет, если это необходимо.

— Знаменитая морская образность мысли опять предстает во всем блеске! — единственное, что я с трудом нашелся ответить.

— Вот именно! — говорит старик, ухмыляясь мне прямо в лицо.

Моя первая ночь на борту: я пытаюсь расслабиться, чтобы прогнать все мысли. Наконец, волны сна докатываются до меня и начинают укачивать, но не успел я как следует погрузиться в них, как они выбрасывают меня снова на берег. Я сплю или бодрствую? Жара. Резкий запах масла. Вся лодка дрожит мелкой дрожью: двигатели передают свой ритм самой крошечной заклепке.

Дизели работают всю ночь напролет. Каждая смена вахты сгоняет сон, как рукой. Стук люка, раздающийся всякий раз, как его открывают или плотно захлопывают, возвращает меня назад в реальность с той грани, за которой наступает забытье.

Пробуждение здесь тоже сильно отличается от пробуждения на надводном корабле. Вместо океана в иллюминаторе глаза видят только резкий электрический свет.

От дизельных газов голова тяжелая, как будто внутри нее налит свинец. Вдобавок, целых полчаса оглушающая музыка из радиоточки действовала мне на нервы.