Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Шумилов cтр.№ 145

Робеспьер казался помолодевшим и даже, может быть, впервые в жизни – по-настоящему красивым. Его бело-голубые одежды сверкали незапятнанной чистотой. Обычно тихий голос окреп и доносился до самых отдаленных уголков Национального парка. И Филипп, залюбовавшийся в этот момент своим другом-учителем и внимавшими ему народными толпами, сейчас любившими Робеспьера, наверное, не меньше чем сам Леба, не уловил почти ни слова из речи Максимилиана, да это было и неважно, – главное было в другом, в том, что то самое народное единство первых лет революции, когда во имя грядущей Свободы все группы и слои населения выступали вместе единым фронтом против общего врага, вновь вернулось в столицу Первой Республики, а ведь оно, это единство, казалось, было утрачено уже навеки. Но Леба сам видел сегодня, как совсем незнакомые люди обнимали друг друга, целовали, а кое-кто из особо экзальтированных женщин даже и плакал от счастья. Все это не могло быть обманом. И значит, Робеспьер был прав – Верховное существо сплотит всех французов, заставит забыть их о борьбе друг против друга и этим спасет Республику! Значит, все-таки Оно откликнулось на призыв своего Мессии.

Вновь зазвучала музыка, и Леба увидел, как закончивший речь Робеспьер спустился к подножию амфитеатра. Здесь, ни на кого не глядя, он протянул в сторону руку – и кто-то из служителей, поспешно отделившийся от одного из портиков, окружавших помост, сунул в нее горящий смоляной факел. Начиналось самое главное…

В центре небольшого искусственного водоема перед амфитеатром, на котором расположились члены Конвента, высился огромный макет семи зол, хитроумно изготовленный из картона, дерева и тряпок и пропитанный горючим составом. Изображения «Высокомерия», «Разногласия», «Эгоизма» и «Честолюбия» казались одно гнусней другого (особенно обращала на себя внимание «Ложная Простота» – под ее нищенскими лохмотьями явственно проступали дорогие позолоченные одежды, что говорило о лицемерии показной бедности), но над всеми возвышалось гигантское чудовище, у подножия которого было написано «Атеизм». Впереди на лбу у статуи можно было прочитать и необходимое «пояснение»: «Единственная надежда иностранцев, которая будет у них отнята».

В тот момент, когда рука Робеспьера поднесла «факел разума» к «Атеизму», по толпе, полностью запрудившей аллеи парка, пронесся единодушный приветственно-одобрительный возглас, – все считали, что начинается новая жизнь, все ждали перемен: разобранный эшафот на площади Революции и сооруженные вместо него в Национальном парке игрушечные статуи в честь нового Бога Революции внушали многим беспечным парижанам надежды на немедленное прекращение террора.

2400 хористов, выстроившихся вокруг бассейна (по 50 лучших запевал от каждой секции), дружно грянули торжественный гимн. Стоя неподвижно, Робеспьер молча смотрел на огонь, в то время как резвые рабочие-санкюлоты с высокими лестницами длинными крючьями растаскивали обугленные куски макета.

– Прокоптилась твоя Мудрость, Робеспьер… – кто-то злобно прошипел за спиной Леба. Филипп не обернулся – он тоже смотрел на огонь.

Статуя Мудрости с зажатым в левой руке венцом из звезд действительно предстала перед зрителями дымящейся и закопченной. «Перестарались с горючим», – огорченно подумал Леба, взглянув туда, куда указывала правая рука Мудрости, то есть на небо – обитель Верховного существа.

И все-таки возникшие при виде этого зрелища немногочисленные свистки и насмешливые возгласы потонули в общем крике радости. Народ веселился – Царство Верховного существа всем казалось предпочтительней Царства Террора. Радостные крики еще более усилились во время второй речи Неподкупного, произнесенной им здесь же у статуи Мудрости. «Еще немного, и мы скажем гильотине – довольно!» – долетело до слуха задумавшегося Леба, – и тут же этот пассаж из речи Робеспьера покрыла снова долгая несмолкающая овация.

А потом и овацию заглушила радостная песнь собравшегося вокруг бассейна хора. Под звуки труб и дробь барабанов весь народ пришел в движение, – секции строились в две колонны: с одной стороны мужчины, с другой – женщины и дети, посредине – батальонные каре подростков (по 12 человек в ряд). Только подростки и были вооружены ружьями и пиками – больше ни у кого не было никакого оружия, кроме сабель. Не было его и членов Конвента – все их вооружение составляли скромные букеты трав, колосьев и плодов, которые многие из депутатов воспринимали как насмешку. Но чего не сделаешь ради Республики и… Робеспьера!

По сигналу колонны тронулись с места и неспешным шагом направились из Тюильрийского сада к Марсову полю…

К полю Единения, – поправляет себя Леба. На то же самое, на котором когда-то его друг Сен-Жюст четыре года тому назад, стоя перед отрядом Национальной гвардии Блеранкура, приветствовал на Празднике Федерации принимавшего присягу Нации Героя Двух Миров. Тогда предатель Лафайет многим казался почти богом. А Робеспьер стоял тогда совершенно незаметный на фоне большой группы членов Учредительного собрания. Идущий справа от Филиппа мрачный Сиейес должен это хорошо помнить. И прохвост Барер. И еще три десятка депутатов, бывших народными представителями и тогда – в Первой Конституанте.

Вот они и помнят… Помнят, как приветствовали героического маркиза. И Мирабо. И короля. Теперь вместо короля они приветствуют Робеспьера…

С утра переливающийся в теплом прериальском воздухе колокольный звон, приятно диссонирующий с торжественными гимнами и радостными песнопениями, бодрит нынешнего начальника школы Марса не меньше, чем прежняя артиллерийская канонада на поле боя. И непонятное состояние идущей вокруг него толпы депутатов, по большей части неприязненное, только раззадоривает его.

О да, он понимает все, граждане коллеги, депутаты великого народа. Стараясь подчеркнуть особую роль Робеспьера в этом празднике, вы надеетесь бросить на него тень в узурпации власти? К этому идет все: и кресло председателя в саду Тюильри у амфитеатра, точь-в-точь напоминающее королевский трон; и ваши двусмысленные крики сквозь зубы: «Да здравствует Робеспьер!», в своей интонации звучащие, прямо как «Да здравствует диктатор!»; и даже эти меньшие, чем у Неподкупного, букеты в руках (интересно, кто до этого додумался?); и даже то, что вы умышленно замедляете шаг, задерживая идущих сзади (даже он, Леба, из-за неспешности своих коллег вынужден идти медленнее!), чтобы все более и более увеличить расстояние между идущим теперь уже далеко впереди Робеспьером, – на двадцать, нет, на тридцать, на сорок шагов Конвент отстает уже от своего председателя. Но тщетны ваши усилия – вы только еще больше увеличиваете этим популярность Неподкупного в народе, только еще больше подчеркиваете его независимость от вас; и скоро, очень скоро Робеспьер сможет обойтись уже и без вас, граждане депутаты, обойтись без своего Конвента, в нынешнем составе слишком порочного, слишком преступного и слишком опасного…

Вождь державного суверена волен впрямую общаться со своим народом. Вот так, как сейчас… Ведь разве уже давно изживший себя Конвент может представлять собой преобразившуюся Францию? Так пусть же сегодняшние похороны старого папистского Бога (вообще-то Он умер уже давно, но только с рождением нового революционного Бога – Верховного существа – сам факт этой мистической смерти может быть признан Первой Республикой de ure) ненадолго будут предшествовать и похоронам старого Конвента.