Бедный, который мог танком аккуратно загнать гвоздь в дерево, тронул тяжелую машину. Правую ногу Скорцени ощутимо прижало, и он истошно заорал.
– Не-ет!
– Говори!
Захлебываясь, Отто сказал адрес.
– Климов, проверь экипаж. Там должен быть еще один гаденыш, фон Фелькерзам. Да вот он, дернулся, когда я его назвал. Привет, барон! И не притворяйся большим немцем, чем ты есть. Ты ведь родился в Питере!
– Что вам нужно от меня, – прохрипел Фелькерзам, – проклятый большевик?
– Проклятому большевику нужно знать, где сейчас находится Миклош Хорти-младший.
– Я не знаю.
– Родин!
Барон встрепенулся, завидев могутную фигуру старшины, и тут же, скороговоркой, выдал нужный адрес. Тот же, что назвал Скорцени. Слышать своего шефа Фелькерзам не мог, следовательно, надежда была.
– Ваня, срочно свяжись с нашими!
И минуты не прошло, как оперативникам был скинут адрес. Геша присел перед Скорцени.
– Если ты нас обманул, – усмехнулся он, – останешься без ног.
– Нет! Нет! Я сказал правду!
– Проверим.
В это время из ворот показались охранники, числом до взвода. Огня хватало, так что они сразу увидели, как башни у пары танков разворачиваются в их сторону. Венгры остановились.
Кто-то сдуру – или просто нервы сдали – выпустил очередь из пулемета, и тогда орудие «ИС-3» плавно опустилось. Венгры шарахнулись в обе стороны, убегая с линии огня, но выстрела не последовало.
Какое-то время все колебалось в неустойчивом равновесии, но потом в потемках замелькал белый флаг, и к танкистам выбрался комендант замка, бледный, как полотнище в его руках.
– Димитраш! Ты по-венгерски могёшь?
– А то!
– Объясни этому типу, что я советский офицер, посланный спасти регента, что я только что допросил немецкого диверсанта, который готовил убийство Миклоша Хорти, а ранее похитил его сына. Давай!
Молдаванин старательно перевел, и коменданта бросило в краску. Ощерившись, он едва не пнул Скорцени, его придержал Родин.
Комендант быстро заговорил, помогая себе руками.
– Он говорит, товарищ полковник, что немцы напали на цитадель в другом месте, силой до двух батальонов.
– Отвлекали внимание, – кивнул Репнин.
– Товарищ командир! – высунулся из башни Борзых. – Нашли!
– Живого?
– Ага! Сюда везут!
Репнин повеселел. Всякое, конечно, может случиться, но немцев в Будапеште немного, батальон от силы, всё животы свои кладут на линиях Маргарита и Аттила, так что шанс уцелеть у Миклоша был изрядный.
Обернувшись к коменданту, Геша раздельно сказал:
– Передайте его светлости регенту, что его сын спасен и скоро будет доставлен в замок.
Комендант, дослушав перевод Димитраша, бросился опрометью бежать и вскоре скрылся за тяжелой аркой Венских ворот.
– Тащ командир! А с пленными что делать?
– Связать и в Б-4. Они нам еще мно-ого чего расскажут!
Геша хотел поправить шлемофон и ткнул себя в щеку дулом пистолета. С недоумением поглядев на «вальтер» в своей руке, он сунул его в кобуру.
Вот что значит нарушать режим дня! Не поспал одну ночь, и все…
Репнин огляделся. Бронегруппа стояла хорошо, можно было открывать огонь «по всем азимутам». Автоматчики ненавязчиво маячили на заднем плане, держа ситуацию под контролем, но венгры в бутылку не лезли, держались в сторонке, зыркая только в сторону русских.
Неожиданно послышался автомобильный сигнал, и из Венских ворот выкатился роскошный черный «Майбах». Подкатив чуть ли не к самому «Т-43», отмеченному 102-м номером, лимузин остановился.
Вышколенный адъютант мигом выскочил, как черт из коробочки, и отворил заднюю дверцу. Оттуда вылез сам Хорти – в адмиральской фуражке, в черной шинели.
В это время чадившая «двойка» вспыхнула поярче, и оранжевый свет упал на брыластое лицо регента. Усики регента дернулись, а глазки уперлись в Репнина.
– Полковник Лавриненко, – небрежно козырнул Геша.
Димитраш перевел.
– Где мой сын?
– Следует сюда, ваша светлость. Наши оперативники нашли вашего сына и освободили. Миклош жив-здоров, даже не ранен. Ну, разве что избит. Не нами, ими.
Репнин кивнул на пленных диверсантов.
В этот момент Репнин разглядел в Хорти всего лишь старого человека, тянущего на себе непосильную ношу. И у которого отобрали сына.
– Едут!
Начало светать, и в предрассветных сумерках Геша разглядел «Опель» в сопровождении четырех или пяти мотоциклистов. Напрягшись, он расслабился – было бы странно, если бы люди Судоплатова разгуливали по Будапешту в красноармейской форме, а разъезжали на «эмке».
«БМВ» с коляской, тарахтевший впереди, лихо завернул, и водитель в эсэсовской форме, но без фуражки, быстро подошел к Репнину, ориентируясь на полковничьи погоны.
– Лейтенант госбезопасности Фрейдлин, – представился он, потянул было руку к голове, чтобы отдать честь, но вспомнил, что голомозый, и опустил. – Доставили, товарищ полковник!
– Вы доставили, – ухмыльнулся Геша, – вы и передавайте!
Встрепанный, помятый Миклош-младший выбрался из «Опеля», огляделся и направился к отцу. Выглядел он очень неуверенным, но Миклош-старший презрел всякие условности и обнял сына.
Старшина Родин вздохнул, а Репнин подумал, что теперь им всем полегчает. Даже если те немецкие дивизии, что сейчас заперты на Балканах, и представляют опасность, то прямой угрозы СССР не несут. И войскам 1-го и 2-го Украинского в тыл не ударят – фронты не будут стоять на месте, уже сегодня они двинутся дальше на запад, в Австрию.
Пускай немчура поиграет в догонялки! Хотя венгры наверняка будут ставить им подножки. В Большой игре поменялись правила…
Из воспоминаний капитана Н. Борисова:
«Сейчас слишком много разговоров про «наркомовские сто граммов», мол, приучали наш народ к пьянству. Впервые Комитет обороны издал приказ про эти «сто граммов» еще в октябре 41-го. Но сразу был определен срок, когда выдавали спиртное – с октября по 1 мая. А уже в конце 43-го был подписан приказ, что выдавать их непосредственно перед выполнением боевой задачи и только тем, кто непосредственно задействован. А к концу войны этот круг еще более сузили и водку почти не выдавали. Скажу за себя. За все время на фронте я помню лишь считаное количество раз, когда нам выдавали водку. А сейчас некоторые деятели утверждают, что многие стали пьяницами на фронте, потому что каждый день выдавали. Да черта лысого! Я получал максимум десять раз. А остальное – трофеи.