Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице - читать онлайн книгу. Автор: Елена Раскина, Михаил Кожемякин cтр.№ 81

С ранней юности Марина мечтала встретить рыцаря без страха и упрека: сначала она увидела этого рыцаря в Димитре, но несчастный Димитр погиб от рук черни. Тушинский царь, принявший на себя имя Димитрия Ивановича, был на самом деле Богданом Сутуповым, Богданкой, секретарем и доверенным лицом Димитра. В Богданке Марина видела лишь орудие мести, средство поквитаться с убийцами Димитра и вернуться в звание царицы московской.

Ян Заруцкий привлекал ее своей бьющей через край удалью, терпкой и жгучей мужественностью, хотя Марина знала лучше других, как он бывал лют и страшен, ее Ян (сама ведь удерживала его от ненужного пролития крови и лютых казней!). Заруцкий боролся за нее и сына (их сына!) до конца и погиб в страшных мучениях. Теперь, в башне, за шаг до смерти, к пани Марине пришел ее последний рыцарь, но разве ожидала она найти этого рыцаря в слуге нового царя, да еще и в одном из тех, кто 17 мая 1606 года ворвался в Кремль, чтобы убить Димитра и сокрушить ее счастье?!

Пути Господни неисповедимы. Значит, ей впервые дано право полюбить просто так, без горделивых мечтаний о сане царицы, без оглядки на гордыню и власть. Просто так – нежно и безоглядно… В обмен на помощь и жалость. Если только ее последний рыцарь и вправду поможет, а не придет однажды с удавкой, чтобы задушить ее по приказу царя Михаила. Дай бог, чтобы Теодор не смог этого сделать! Не зря ведь его зовут «Богом данным»…

Полусотник Иван Воейков давно заметил, что друг его старый Федька Рожнов с Маринкой проклятой тайные разговоры ведет – то в оружейной, то на крепостном валу, а служанку Аленку то и дело в караульню к себе зазывает и о нуждах «Марии Юрьевны» спрашивает. Какая она, «Мария Юрьевна», – так, ляшка поганая, воровская женка! Вот и приходилось Воейкову о Федькиных делах в Москву отписывать, великой государыне-иноке Марфе Ивановне, матери царя Михаила Федоровича. А не поступал бы Федька так неразумно, не пришлось бы Ивану старого друга с потрохами закладывать. Отписывал бы, что все в башне идет ровно да гладко, сотник о государевом деле печется и Маринку-колдунью не жалеет. Можно было, конечно, соврать ради дружбы старой, проверенной, но не решился Ванька государыне-иноке перечить, надеялся через нее высоко подняться!

Царь-то у нас, понятное дело, еще молод да горяч, вот мать о его делах-то и радеет! Пока патриарх Филарет в польском плену пребывает, старица Марфа государством из своей кельи правит. А Мишка-то что? Он ведь без отца и матери не весит ничего. Так, отрок неспособный…

Федька Рожнов, голова неразумная, он у кого в псах верных ходит – у Михаила Федоровича! А Ванька Воейков хоть и по чину Федора ниже, а государя себе получше нашел. Пусть не государя – государыню… Казна-то нынче у кого, у Мишки, что ли? Нет, у старицы Марфы Ивановны в монастыре Вознесенском. Она и пожаловать может, и наказать, если что не так…

А ведь как Воейков к Марфе Ивановне в слуги верные попал? Послал его сотник в Москву с грамоткой к царю Михаилу Федорычу. Мол, Круглую башню Коломенского кремля мы заняли, Маринка жива и здорова. Сказал Федя: «Ты, Ваня, в самые белы ручки Михаила Федоровича эту грамотку-то и передай!» Воейков на Москву поехал, а Рожнов в башне со своей Маринкой остался. Спровадил полусотника, а сам, видно, к ворухе этой в постельку-то и прыгнул! Воейков – он тоже мужчина видный, он все к Аленке подлаживался, но не далась ему служанка Маринина, а Рожнов силой брать девицу запретил. Рассердился на него Воейков крепко, все думал: «Эх ты, Федька, а еще другом называешься! Для тебя баба ляшская дороже, чем друг закадычный. С пути ты сбился, Федя! Придется мне ради блага твоего государыне Марфе Ивановне про все отписать».

Прибыл Воейков в Кремль, но у самых царских палат подошла к нему монахиня, именем Евникия, пожилая такая (видно, уже старица), от Марфы Ивановны. Мол, перед тем как у государя Михаил Федорыча в Грановитой палате особый разговор иметь, зайди ты, полусотник, в монастырь Вознесенский, к великой старице Марфе. Вот и отправился Воейков к царевой матери, в бывшие покои царицы Марфы Нагой. А за ним старица Евникия шла да клюкой своей противно так постукивала… Ишь, расходилась клюкарза!

Пришел и видит: палаты роскошные, тафтой да бархатом обитые, сидит Марфа Ивановна, словно на троне, в креслице своем со спинкой высокой, а вокруг нее монахини да боярыни с боярышнями золотые ризы камнями драгоценными украшают. И лежит перед ними камней этих великое множество – и жемчуга, и лалы, и яхонты с изумрудами… А еще говорят, что в казне российской пусто! Это, может, у Мишки-недоумка и пусто, а у матушки его – вон сколько! Держаться ее надо, старицы великой, враз разбогатеешь. Дурак Федька Рожнов, хоть и друг старый, не того себе господина выбрал! Надо было ему сразу к старице на поклон идти! Сразу бы изумрудик какой неказистый пожаловала – вон их у нее сколько!

Сидит государыня-старица в своем креслице, в одной руке у нее – посох, прямо как у царя Грозного Ивана Васильевича, а по другой – обезьян скачет, в кафтанчике польском, с кружевным воротничком и манжетами. И прикован этот обезьян к трону золотой цепочкой, чтоб не убежал. А на кафтанчике у обезьяна вышито: «Sigismundus Rex». Это «король Жигимонтка литовский» значит – догадался Воейков, хоть по-латыни только буквицы разбирать умел.

Тут Марфа Ивановна зверя своего заморского позвала, мол: «Ах ты, Жигимонтушка, ангельчик мой драгоценный!» Подумал Воейков, что она, видно, этого Жигимонта, идолище поганое, больше сына своего Михаила любит.

Дивился Воейков всем этим чудесам, как вдруг боярышня красивая, что в ногах у Марфы свет Ивановны сидела, возьми да спроси:

– Великая государыня-инока Марфа Ивановна, что с бусами жемчужными латинянскими делать?

– Какими такими бусами? – гаркнула на нее старица, а Мартын на плечо царице вскочил и оттуда так и зыркает, так и зыркает… Тьфу, нечисть!

– А теми, что от Маринки-колдуньи остались… Молилась она на них, видно, – ответила боярышня.

– Распустить бусы поганые да подушки ими расшить! – приказала Марфа. – Мартынушка мой на подушечках этих сидеть будет да из серебряной тарелицы орешки есть…

– Так, может, матушка государыня, Михаилу свет Федоровичу подушечки в Грановитую палату снести? – робко предложила боярышня. – У него ножка болит сильно, сказывают, должно, зашиб, с коня на охоте давеча сверзнувшись.

– Башку б он лучше зашиб, авось ума бы с чуток вошло! – презрительно, словно не об родном сыне, бросила государыня-инока, а после, раздражась, занялась и говорливой боярышней:

– Ты, Машка, предерзостна стала, как и весь ваш род Долгоруких! Зачем сыну моему неразумному подушки такие? Он все одно, будто конюх, на овчине спать любит, шапку подложив, позорище мое! А вот Жигимонтушка, ангельчик, их полюбит… Мягко ему на них лежать будет… Сын мой Мишка, матери родной неслух, воли много забрал! – продолжала великая старица, будто утверждая свою волю. – Пора бы его на повод крепкий взять, вроде как моего Жигимонтку. Обезьян-то куда от меня денется?!

С этими словами великая старица отвесила обезьянке увесистый щелчок по косматому затылку. Бедный зверек запищал и попытался было юркнуть под трон, но царица твердой рукой дернула за цепочку и вытащила его на свет божий.