Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице - читать онлайн книгу. Автор: Елена Раскина, Михаил Кожемякин cтр.№ 41

Не доехал Михаил Федорович самую малость до Троице-Сергиевой обители и мощных стен ее, о кои еще недавно литовский гетман Сапега зубы изломал. Велел ночевать в Покровском монастырском селе Хотьково, у тамошней братии. Покровский Хотьков монастырь всегда у Троицы Сергиевой вроде младшего брата был, так что тамошние иноки, а особенно отец архимандрит, с приездом великого государя так и распушили бородищи от греховного тщеславия. Гляди, мол, мир честной, царь московский прежде к нам, а не к Троице пожаловал и в нашем Покровском храме вечерню стоял!

Федька первым делом расставил караулы от своей сотни да проследил, чтобы лошадям на конюшне монастырские служки прелого позапрошлогоднего ячменя в ясли не всыпали. После своих людей в странноприимном доме проведал и настоятельно велел всем молодцам, и дворянам, и воинским холопам ^[58], чтоб монастырского меду и пива пили умеренно. «Все одно упьются!» – с кривой усмешкой молвил полусотник Ванька Воейков, старинный Федькин приятель, еще с самого начала, с их первой битвы под Добрыничами ^[59].

«Возможно, – философски заметил Федька, оглядев разбойничьи рожи своего воинства. – Но мы-то с тобою упьемся непременно!» Он кликнул молодого веснушчатого послушника, с явным восхищением взиравшего на сабли, пистоли, кольчуги, железные мисюрские шапки и прочие искушения незнакомого, но такого манящего воинского мира, и велел подать и ставленых медов, и свежего пива, и хлеба помягче, и рыбы пожирнее. Однако не успели начальные люди устроиться за столом в отведенной им тесной келейке, как незваным явился царев стольник – кафтан тонкого немецкого сукна, рукава вразлет, морда гладкая, довольная, глаз хитрый.

– Поднимайся, Федька, – говорит, – великий государь изволит тебя звать пред свои пресветлые очи!

Не любил Федька, когда его кто попало по-холопски Федькою величает. Свои в сотне – другое дело, боевая братия, можно сказать – семья, а другой Бог не дал. Им можно. Но не придворному нахлебнику да наушнику.

– Великому государю я Федька, а тебе – московский дворянин Федор сын Рожнов, внук Татаринов! – Сотник смерил посланца острым взглядом, встал из-за стола неспешно, не торопясь надел шапку, с достоинством пристегнул саблю… Отменная у него была сабля, взял с боя на Замоскворечье у побитого польского ротмистра, когда с князем свет Димитрием Пожарским сражались против гетмана Ходкевича… ^[60] И славно же рубился ею тогда пан ротмистр, нипочем бы Федьке его не одолеть, да конь под поляком споткнулся!

Уже смерклось. Михаил Феодорович вернулся от вечерни в архимандричьи палаты, которые местный благочинный с почтением предоставил высокому гостю. Несшие ближнюю стражу у дверей жильцы безмолвно распахнули перед скромным сотником резные створки: любой, на кого пал царев ясный взгляд, приобретал особое значение до тех пор, пока этот взгляд изволил на нем почивать.

Федька поклонился в пояс, коснувшись правой рукой простого домотканого половика, покрывавшего пол архимандричьей кельи. Еще и разогнуться не успел – мимо него, вон из палаты, неслышными тенями проскользнули двое ближних стольников. Догадался сотник: это государь их нарочно за порог отправил, как видно, о важном деле говорить с ним, многогрешным, будет.

Молодой царь сидел за столом, уставленным монастырскими яствами (нетронутыми), тяжело подперев кулаком темно-русую голову, стриженную по-простому, в кружок. Когда он поднял на вошедшего свои ясные очи, поразился и сокрушился Федька совсем не юношескому, бесконечно тоскливому и печальному их выражению. Как будто кручина какая неизбывная лежала на сердце государевом и понемножку кровь из него сосала, словно змея подколодная! «Беда, – подумал Федька. – Пропадает великий государь!»

– А, Федор Зеофилактович, друг любезный! – Михаил Феодорович слабо, но приветливо улыбнулся, и Федьке подумалось: надо же, упомнил государь мудреное крестильное имя отца его, которого все для простоты кликали по прозванию: Рожном или Рожонкою… И величает его, простого вояку, по всему отечеству, словно родовитого боярина или думного дворянина! Должно быть, и впрямь ждет его службишка нешуточная…

– Не забыл, как мы с тобою вместе из Костромы на воровских людей в поле выезжали? – немного оживая, спросил государь, и в лице его вдруг прорвалось, промелькнуло что-то мальчишеское, хвастливо-озорное. – Эх, славное дельце было!

– Как забыть, великий государь, добрая была сшибка! – вновь поклонился Федька, а про себя подумал: как не так, воров-то было всего дюжины две, простые разбойнички, и тех более половины упустили, в первую голову потому, что вся сотня больше пеклась, как уберечь от беды по-щенячьи рвавшегося на драку царственного отрока, чем как супостатов бить. Маялся тогда шестнадцатилетний Миша Романов от безделья в стенах костромского Ипатьевского монастыря, пока Земский собор на Москве рядил, что быть ему царем. Вот и упросил он наряженного ему в охрану сотника Федьку Рожнова взять его с собой в облаву против замеченных под городом лихих людей. Знал Федька, прогневается за вылазку сию великая старица – матушка Марфа, да подумал: чего бы вьюношу пороху не понюхать, вольного ветра не глотнуть? Устанет, чай, потом пыль в палатах всю жизнь глотать! И взял, на все запреты наплевав.

А великий государь плевое дельце сие запомнил как, быть может, самое лихое и буйное переживание короткой и подневольной жизни своей, и Федьку с тех пор всегда ласковым словом привечал. К чему лукавить, гордился Федька этой милостью более, чем другие богатыми вотчинами и чинами пожалованными.

– Ты тогда был весел, как огонь, великий государь, – дерзнул заговорить Федька, в свои двадцать семь лет бездетный и бессемейный, чувствовавший к юному царю неловкую нежную заботу то ли отца, то ли старшего брата. – Что сталось с тобою ныне?

– Ныне худо. – Михаил Феодорович вздохнул тяжко, даже как-то по-стариковски. – Скажи, Федя, ты тоже клянешь меня за это?.. За мальца этого? Воренка…

Мог бы и не говорить, не пояснять. Почитай, с зимы между служилыми да придворными людьми только об этом шепотки да толки. Как ребенка малого от воровской женки Маринки, что в Коломне за стражей сидит, силой отняли, да на Москву привезли, да удавили прилюдно у Серпуховских ворот. «За злые свои дела Маринкин сын казнен»… Какие такие «злые дела» у малого дитяти углядели лукавые боярские да дьяковские головы?!