– Они встречались раза два-три случайно, но госпожа ничего не говорила, месье Бьенасси один разглагольствовал и с уморительным кривлянием читал наизусть несколько фраз из романов. Зная, какой он весельчак, я с трудом сдерживалась от смеха.
– Они видались без вас?
– Никогда.
– Как бы то ни было, а вы поступали очень непохвально, и месье де ла Сутьер имел основательные причины выгнать вас из дома, как сделал это в день рокового происшествия.
Новый укор председателя заставил девушку побледнеть.
– Теперь, Женни Мерье, – продолжал он, – мы перейдем к событиям, произошедшим за несколько минут до убийства. Кому предназначалось письмо, которое месье де ла Сутьер увидел в руках Батиста? Говорят, оно затерялось и поэтому не может быть представлено в суде. На нем не было ни адреса, ни подписи.
– Оно предназначалось мадемуазель де ла Сутьер.
– В конце этого послания, по обыкновению напыщенного и непонятного, не было ли приписано несколько слов карандашом?
– Было. Месье Бьенасси выражал в приписке свою решимость всадить себе пулю в лоб, если мадемуазель де ла Сутьер не придет на свидание к нему возле брода.
– А вы поверили этой угрозе?
Женни пожала плечами.
– Я очень хорошо знала, что он не способен ее осуществить, – ответила она. – Он вел слишком веселую жизнь, чтобы так легко с ней расстаться.
– Однако вы утверждали вашей легковерной госпоже, что он все-таки может решиться на отчаянный поступок?
– Что же прикажете? Мне только что отказали от дома постыдным для меня образом, я была озлоблена на всех, даже на нее.
– Мадемуазель де ла Сутьер отказалась идти на свидание и послала вас повлиять на решение сборщика податей Бьенасси. Признаете ли вы, что взяли на себя это поручение?
– Признаю.
После этого ответа подсудимый и Арман Робертен свободнее перевели дух. Председатель, вероятно, также опасался, что именно ответит Женни на этот вопрос, потому что обвел членов суда значительным взором.
– Итак, мадемуазель Мерье, вы были свидетельницей убийства? – сказал он. – Изложите нам подробно все, что происходило.
Женни рассказала. Ее, конечно, могли упрекнуть в жестокосердии, слушая, с таким равнодушием она говорит о человеке, погибшем ужасной смертью, но истины она не исказила. Де ла Сутьер нашел ее рассказ вполне правдивым.
Теперь дело подсудимого казалось выигранным как по мнению присяжных, так и по мнению присутствующей публики. Осуждали преступное легкомыслие Бьенасси и безнравственную двуличность Женни Мерье. Каждый понимал естественный гнев отца, который хотел оградить свою дочь от оскорбления и отомстить за него. Однако следовало выяснить еще один пункт, и председатель, с большим трудом добившись тишины, спросил у свидетельницы:
– Направляясь к броду, вы набросили на плечи зеленую шелковую мантилью с капюшоном, которую мадемуазель де ла Сутьер носила в тот день?
Женни минуту молчала. Вновь раздался громкий кашель, и, когда председатель повторил вопрос, она проговорила, запинаясь:
– Быть может…
– А что вынудило вас взять эту мантилью?
– Право, не знаю. Может быть, я нечаянно это сделала.
– Не оттого ли скорее, – спросил судья строгим голосом, – что вы надеялись из мести или из другого побуждения, не менее постыдного, воспользоваться благоприятным случаем, чтобы подвергнуть нареканию доброе имя вашей госпожи? В этих роковых событиях ваше поведение, Женни Мерье, заслуживает строжайшего осуждения. Вы не оправдали доверия отца семейства, вы низкими средствами завлекали в пропасть невинную и чистую девушку, которая обращалась с вами как с сестрой! Подобные поступки возмутительны, и, хотя, к несчастью, они не наказываются законом, каждый честный человек питает к ним ненависть и презрение.
Этот новый укор произвел странное действие. Последние слова председателя, по-видимому, нарушили равновесие между волей и кипящими в Женни страстями. Она внезапно впала в неистовство. Щеки ее запылали багровым румянцем, глаза сверкнули, как два черных бриллианта, она выпрямилась и закричала звучным голосом:
– Так вот как со мной обращаются! Осуждение и стыд падают на меня одну, на бедную девушку, тогда как почет и участие – все на стороне богатой и благородной мадемуазель де ла Сутьер! Не позволю я этого! Каждому своя доля!
Я сейчас сказала много лжи. Мадемуазель де ла Сутьер и сборщик податей не нуждались в моем посредничестве, они часто виделись и без меня. Все их письма проходили через мои руки. Наконец, нет ни слова правды в этой смешной истории о мантилье, за которую меня осыпают бранью. Это мадемуазель де ла Сутьер была возле брода, я не захотела идти вместо нее. Все, что я рассказала о смерти сборщика податей, я узнала от нее, когда она в сильном испуге вернулась домой в вечер убийства. Вот это все – правда. Теперь пусть со мной делают что хотят… пусть убьют меня, пусть растерзают на куски, а это истинная правда.
Она громко разрыдалась. Минуту все многочисленное собрание находилось в оцепенении. Члены суда, люди опытные, и зрители, которым безнравственность Женни Мерье была известна не понаслышке, очень хорошо знали, как следовало понимать ее неожиданное заявление. Но та часть публики, которая легко увлекается и меняет свое мнение, была тронута ее дрожащим голосом и упорными уверениями. Они начали спрашивать себя, не стала ли Женни жертвой какого-нибудь тайного замысла или собственной преданности и самоотверженности. Шум стал таким сильным, что председатель вынужден был прибегнуть к угрозе удалить публику из зала заседаний, если порядок и тишина вновь не восстановятся. Когда волнение стало понемногу утихать, он снова обратился к Женни, которая, казалось, была готова упасть в обморок.
– Успокойтесь, Женни Мерье, и обдумайте сказанные вами слова. Сейчас вы еще можете от них отказаться и привести в свое оправдание, что поддались чувствам. Настаиваете ли вы на том, что ваши прежние показания были ложными?
– Да-да, настаиваю! – повторила Женни, топнув ногой.
– С какой целью вы обманывали правосудие?
– Вы хотите знать? Извольте: была обещана большая сумма денег.
– Кем обещана? Кому? Кто осмелился подкупить свидетеля? – строго спросил председатель.
Женни уже собиралась открыть рот, чтобы произнести имя, но тут раздался такой неистовый кашель, что во всем зале поднялся ропот.
– Я не могу сказать… впрочем, обещания были сделаны неопределенными намеками, и тот, кто говорил, наверняка откажется от своих слов.
Арман Робертен, сильно побледневший минуту назад, свободнее перевел дух. Председатель продолжал:
– Женни Мерье, вы опять противоречите себе самой. Я должен вас предупредить, что вы подвергаете себя строгому наказанию.
Председатель сделал знак одному из жандармов, и тот подошел к девушке. Та нисколько не испугалась.