Оказавшись на острове, Кортес, должно быть, вздохнул с облегчением. Он не столкнулся не только с засадами или попытками преградить ему путь, но даже с открытыми проявлениями враждебности. Конечно, радостных толп, осыпающих чужеземцев цветами, на улицах не встречалось, но не было и гневных выкриков или брани. Так что наверняка Кортес, вступая в город во главе полутора тысяч соотечественников, не говоря уж о поддержке тысяч союзников, расположившихся дугой на материке, чувствовал себя всемогущим, А возможно, он даже решил, что мы, мешикатль, окончательно смирились, признав его превосходство. Во всяком случае, войска испанцев прошли по дамбе и вступили в город с видом победителей и полноправных хозяев.
Увидев, что центральная площадь пуста, Кортес не выказал ни малейшего удивления: возможно, он решил, что ее расчистили для его удобства. Так или иначе, основные силы испанцев, подняв страшный шум и распространяя ужасное зловоние, начали располагаться там лагерем, привязывая лошадей, разжигая костры и устанавливая шатры, то есть обустраиваясь так, словно намеревались оставаться там на неопределенное время. Всем тлашкалтекам, кроме нескольких вождей и благородных воителей, пришлось покинуть дворец Ашаякатля, чтобы освободить место испанцам и тоже расположиться на площади. Мотекусома с группой верных придворных в первый раз после той страшной ночи также вышел туда, чтобы поприветствовать Кортеса, но тот проявил полное пренебрежение: сделал вид, будто не замечает его, и прошел во дворец бок о бок со своим новым товарищем Нарваэсом.
Могу поспорить, что, ввалившись туда, оба первым делом потребовали еды и питья, и представляю, как вытянулись у них физиономии, когда вместо слуг на их зов явились лишь солдаты Альварадо, а вместо разнообразных яств командирам предложили заплесневелые бобы. Мне бы также очень хотелось услышать первый разговор Кортеса с Альварадо. Послушать, как этот солнцеволосый вождь расписывал свои геройские подвиги при подавлении «восстания» безоружных женщин и детей, тогда как воины Мешико остались целы и по-прежнему представляли собой угрозу.
Кортес и его возросшее войско явились на остров во второй половине дня. Очевидно, он, Нарваэс и Альварадо совещались до наступления ночи, но что именно они обсуждали и к какому пришли решению, никто не знал. Так или иначе, в какой-то момент Кортес послал своих солдат через площадь во дворец Мотекусомы, где те, орудуя копьями и ломами, снесли стены, за которыми наш Чтимый Глашатай пытался укрыть свою казну. Словно муравьи, снующие между горшком с медом и своим муравейником, принялись они торопливо двигаться по площади туда-сюда между двумя дворцами, перенося золото и драгоценности в пиршественный зал Кортеса. На это у солдат ушла большая часть ночи, ибо сокровища были несметными и вдобавок имели не самую удобную для переноса форму. Вижу, что вы удивлены, так что мне, наверное, следует объяснить поподробнее.
Поскольку мешикатль верили, что золото — это священные испражнения богов, наши хранители сокровищ не просто собирали его в виде золотого песка или необработанных самородков; золото у нас не отливали в слитки и не чеканили Из него монеты, как это принято в Испании. Перед тем как отправиться в сокровищницу, металл проходил через искусные руки золотых дел мастеров, которые увеличивали ценность и красоту металла, превращая его в статуэтки, в инкрустированные драгоценными камнями ювелирные украшения, в медальоны и диадемы, в филигранные кубки, бокалы и блюда, — словом, в различные произведения искусства, создаваемые во славу богов.
Можно предположить, что, наблюдая с радостью, как растет перед ним нагромождаемая солдатами груда сокровищ, Кортес в то же время морщился, ибо в таком виде это богатство плохо годилось для перемещения на дальние расстояния — хоть на лошадях, хоть на спинах носильщиков.
Пока Кортес отмечал таким образом свою первую ночь по возвращении на остров, весь город вокруг него оставался спокойным, как будто никто в Теночтитлане и не обращал на эту суету ни малейшего внимания. Перед тем как отправиться с Малинцин в постель, белый вождь в весьма пренебрежительной манере передал Мотекусоме свое указание — назавтра быть готовым предстать перед ним по первому зову вместе со старейшинами Изрекающего Совета. Рано поутру запуганный и окончательно лишившийся чувства собственного достоинства Мотекусома разослал гонцов к членам Совета и к некоторым влиятельным лицам, в том числе и ко мне. Ни слуг, ни скороходов у него не осталось, так что Чтимому Глашатаю пришлось послать ко мне одного из своих младших сыновей, выглядевшего после столь долгого пребывания во дворце весьма унылым и подавленным.
Все мы, заговорщики, ожидали такого сообщения и договорились встретиться в доме Куитлауака. Собравшись, мы вопросительно воззрились на своего регента и военного вождя Куитлауака. Один из старейшин Совета спросил его:
— Ну и как мы поступим: пойдем или оставим призыв без внимания?
— Кортес все еще верит, что, удерживая в руках нашего услужливого правителя, он держит за горло и всех нас. Не будем разочаровывать его.
— А почему бы и нет? — спросил верховный жрец Уицилопочтли. — Мы уже готовы к штурму. Кортес не может затолкать всю свою армию внутрь дворца Ашаякатля и забаррикадироваться там от нас, как это сделал Тонатиу Альварадо.
— Ему это и не нужно, — сказал Куитлауак. — Если мы вызовем у испанцев хоть малейшее подозрение, он может быстро превратить все Сердце Сего Мира в крепость столь же неприступную, какой был дворец. Мы должны убаюкать его и продержать в полной уверенности относительно своей безопасности до нужного часа. Поэтому мы явимся на зов и будем вести себя так, словно и мы сами, и все мешикатль по-прежнему остаются покорными и безвольными куклами в руках Мотекусомы.
— Но стоит нам оказаться внутри, — заметил Змей-Женщина, — и Кортес запросто может приказать запереть входы и взять нас в заложники.
— Все возможно, — согласился Куитлауак, — но мои командиры, благородные воители и куачики уже получили необходимые приказы и в случае чего смогут обойтись и без меня. В частности, им предписывается до последней возможности вводить врага в заблуждение относительно наших намерений, тем паче если я или еще кто-нибудь из высоких особ будет находиться во дворце. Однако если ты, Тлакоцин, или кто то из вас, опасается идти туда, я своей властью разрешаю ему вернуться домой.
Разумеется, ни один человек не ушел. Все мы, с Куитлауаком во главе, лавируя между кострами, коновязями и оружейными пирамидами, двинулись через вонючий солдатский лагерь, в который превратилось Сердце Сего Мира. На одном из участков площади особняком расположилась кучка черных людей. До сих пор мне доводилось лишь слышать о таких существах, но я никогда не видел их воочию.
Любопытство побудило меня отстать от товарищей, чтобы разглядеть диковинных чужаков поближе. Их одежда и шлемы были такими же, как и у испанцев, но во всем остальном они внешне походили на белых людей даже меньше, чем я. Оказалось, что они не совсем черные, а скорее коричневые, как древесина эбенового дерева. У них были чудные приплюснутые широкие носы и большие вывернутые губы — по правде говоря, их лица очень напоминали те исполинские каменные головы, которые я видел в стране ольмеков. Бороды их представляли собой заметный только вблизи черный пушок. Впрочем, подойдя поближе, я увидел на лице одного из них не только пушок, но и такие же язвы и гнойники, какие уже видел на белом человеке по имени Герреро, а потому поспешил вернуться к своим спутникам.