Ярость ацтека - читать онлайн книгу. Автор: Гэри Дженнингс cтр.№ 105

Обхаживая бритвой мои щеки и подбородок, цирюльник толковал о распятых разбойниках.

– Для простого люда bandidos – это герои, которые отнимают деньги у богатых и отдают бедным, – сказал он.

Подобные истории о щедрости разбойников с большой дороги я не раз слышал и раньше, только вот относились они, как правило, к мертвым bandidos, а не к тем, что до сих пор продолжали убивать и грабить. Уверен, что монахи из Вифлеемского братства, которых мы с Лизарди нашли привязанными к деревьям с перерезанными глотками, не считали bandidos героями. Правда, страшная картина, которую мне довелось увидеть накануне, вызвала у меня двойственные чувства, ибо послужила очередным подтверждением того, какую непомерную и бессмысленную жестокость склонны проявлять гачупинос по отношению ко всем, кого считают ниже себя. Разумеется, убийц и насильников испанской крови тоже наказывали, но их в крайнем случае вешали и уж точно никогда не прибивали живьем гвоздями к дереву и не оставляли умирать в мучениях. Подобное зверство приберегалось для пеонов. Видимо, власти прослышали, что bandidos популярны в народе, и посчитали, что такая жестокость нужна для острастки.

Словоохотливый цирюльник также поведал мне о своей удивительной способности читать судьбу по лицу человека, которого он бреет.

– Видишь, мыло у тебя на лице не высыхает? – спросил он. – А вот на прошлой неделе зашел ко мне один малый. И только это намылил я ему щеки, глядь – а они уже сухие! Я так ему и сказал – помрешь ты, милый, через пару дней. Так всегда бывает, если я кого брею, а мыло враз высыхает. Верный признак того, что человек скоро преставится.

Похоже, брадобрей всерьез воображал, будто способен предсказывать смерть, и я не стал выводить его из этого заблуждения. Однако я знал – недаром одно время я выдавал себя за лекаря и целителя, – что мыльная пена быстро высыхает на щеках, когда у человека жар, то есть его бьет лихорадка.

Чтобы добраться до Халапы, я должен был пройти настоящим «коридором смерти»: через пески и болота прибрежных низин, где воздух заражен вредоносными миазмами, вызывающими «черную рвоту». Неудивительно, что я вспомнил о своих родителях, кем бы они ни были, и призадумался, какая жизнь выпала бы на мою долю, не случись настоящему Хуану де Завала умереть от желтой лихорадки.

Как вы уже знаете, с некоторых пор я больше не считал себя гачупино. Да и чистота крови меня тоже больше не волновала. Я был просто Хуаном де Завала и готов был убить любого, кто посягнет на мою честь.

Ни богатые рудники Гуанахуато, ни засушливые просторы Новой Мексики и Техаса, ни малонаселенная Новая Калифорния, что лежит на севере, ни влажные жаркие джунгли Юкатана, страны майя, – ничто из этого не могло сравниться с Мехико, столицей Новой Испании и ее подлинным сокровищем. То был величайший город обеих Америк и достойный соперник любого из величайших городов мира. Испанцев можно было, и вполне справедливо, упрекнуть за бесчисленные беззакония и жестокости, которые они творили в Новом Свете, однако же, будем справедливы, славы строителей этого великолепного города у них не отнять. Ракель называла столицу «метрополисом», объяснив, что слово это греческого происхождения и означает «город-мать». Вполне подходящее название для Мехико, ибо в его пределах постоянно обитало около ста пятидесяти тысяч человек, ну а тех, кто жил в окрестностях, набралось бы, пожалуй, раз в десять больше.

Я остановился в маленькой гостинице, в часе езды от города, ибо желал прибыть туда анонимно, хотя и намеревался въехать в столицу открыто, с горделивым видом, бросив вызов всем своим недоброжелателям.

Как вы наверняка уже догадались, ни малейшего намерения возвращаться в Гуанахуато, с которым у меня были связаны не самые лучшие воспоминания, у меня не имелось. Собственно говоря, целью и предметом моих желаний являлась Изабелла, а она нынче жила в столице. Так что именно в Мехико я надеялся встретить, а затем и вернуть себе возлюбленную.

Я по-прежнему носил сапоги, которые Изабелла прислала мне в бытность мою узником в Гуанахуато. Я прошел в них по пустыням и джунглям, побывал в тюрьмах и на полях сражений, а уж чинил их столько раз, что и не упомнить. Конечно же, увидев эти старые сапоги, Изабелла сразу поймет, как сильны в моем сердце благодарность и любовь. Разумеется, времени прошло немало, и случалось, что неукротимый зверь, обитавший у меня в штанах, настойчиво заявлял о своих правах, но по-настоящему я всегда любил только ее одну.

Хотя стояло раннее утро, да и до дамбы оставалось еще не меньше лиги, однако движение на дороге уже было столь оживленным, что невольно напрашивалось сравнение с ульем или муравейником. Честно говоря, я раньше вообще ничего подобного не встречал. Жизнь здесь просто била ключом. Бесконечные караваны вьючных мулов и вереницы индейцев-носильщиков доставляли товары бесчисленным торговцам, стремившимся открыть пораньше свои лавки, чтобы не упустить ни единого покупателя. Несметное множество нищих и уличных торговцев, отпихивая друг друга, уже валом валило на основную дорогу с выводивших к ней боковых проулков и тропинок.

В детстве и юности мне уже приходилось бывать в столице вместе с Бруто, хотя мы всякий раз проводили там весьма недолгое время. Визиты эти произвели на меня неизгладимое впечатление: в памяти осталось общее впечатление шума, буйства запахов, безумной суматохи и при этом какой-то яркой, волнующей полноты жизни.

Купив в Веракрусе газету, я узнал, что, согласно проведенной пять лет назад переписи населения, в столице проживало 3000 гачупинос, 65 000 креолов, 33 000 индейцев, 27 000 метисов и около 10 000 африканцев и мулатов; то есть всего около 138 000 человек. Разумеется, эти пропорции не соответствовали таковым по Новой Испании в целом. Поскольку город являлся средоточием богатства и власти, процент испанцев в нем был гораздо выше, чем в прочих населенных пунктах колонии; то же самое относилось и к африканцам, которые главным образом были слугами в богатых столичных домах.

По приближении к дамбе ландшафт изменился: повсюду кругом, на месте плескавшихся здесь до Конкисты полноводных озер, расстилались унылые болота. За почти три века «цивилизации» некогда прекрасные озера обмелели и загрязнились.

Я въехал в город, влившись в запрудивший дамбу от края до края сплошной поток людей и животных, двигавшийся по насыпи каждое утро. Индейцы тащили целые горы грузов на спинах или толкали перед собой двухколесные тачки; громыхали телеги и подводы; погонщики вели длинные караваны мулов; повсюду во множестве гнали на продажу коров, коз, овец, свиней и даже собак.

После того как я миновал дамбу и оказался на улицах Мехико, толчея рассосалась не сразу, хотя столица была спланирована удобно: широкие прямые улицы шли с севера на юг и с запада на восток. Едва город пробуждался, на эти улицы во множестве высыпали носильщики, которые доставляли товары торговцам, и лоточники, торговавшие вразнос фруктами (манго, лимонами, апельсинами и гранатами), а также сыром, горячей выпечкой, солониной, тортильями, кубышками масла, горшочками молока и корзинками с рыбой.

Вдоль улиц тянулись прилавки и переносные раскладные столы: товары сюда доставляли носильщики, сновавшие по городу с куда большей быстротой и ловкостью, чем двигались бы запряженные мулами телеги. Для переноски целых гор грузов использовались специальные корзины с ременными лямками и дополнительным креплением на лбу. Носильщики-водоносы таскали в огромных глиняных кувшинах воду из двух огромных акведуков, соединявших город с чистыми горными источниками, – они доставляли ее в кварталы, удаленные от общественных фонтанов.