Я продолжал бежать вдоль набережной, пока не заметил две новые фигуры, возникшие передо мной из туманной ночи. Может быть, я убежал бы и от них, но заметил, что фигуры были детскими и через мгновение превратились в Убалдо и Дорис Тагиабу. Я испытал огромное облегчение оттого, что встретил кого-то из знакомых — причем не взрослых, а детей. Я попытался напустить на себя радостный вид. Возможно, я был в тот момент ужасен, но радостно приветствовал их:
— Дорис, да ты все еще отмытая и чистая!
— А ты нет, — заметила она и показала на мой наряд.
Я оглядел себя. Спереди мое одеяние было влажным, и вовсе не от caligo. Оно было забрызгано чем-то красным.
— Твое лицо такое же бледное, как могильный камень, — сказал Убалдо. — Что случилось, Марко?
— Я был… я был почти что bravo, — произнес я, и голос внезапно изменил мне. Оба изумленно уставились на меня, и я пояснил, чувствуя, что будет лучше рассказать обо всем кому-нибудь, кто не был впутан в это дело. — Дама моего сердца послала меня убить одного человека. Думаю, что он умер еще до того, как я это сделал. Должно быть, вмешался какой-то другой враг или кто-то еще нанял bravo.
Убалдо воскликнул:
— Ты думаешь, что он умер?
— Все произошло в одно мгновение. Мне пришлось бежать. Полагаю, я не узнаю, что же произошло в действительности, пока ночной banditori не прокричит новости.
— Где это произошло?
— Вон там, позади, где умершего дожа грузили на борт его гондолы. Может, этот человек еще и не умер. Там сейчас такое творится!
— Хочешь, я схожу посмотреть? Тогда я смогу рассказать тебе обо всем раньше banditori.
— Да, — произнес я, — но будь осторожен, Болдо. Они могут заподозрить каждого незнакомца.
Убалдо побежал обратно по той дороге, по которой я пришел, а мы с Дорис уселись на тумбу возле воды. Девочка спокойно посмотрела на меня и через какое-то время произнесла:
— Этот человек был мужем твоей дамы. — Это был не вопрос, но я кивнул ей в оцепенении. — И ты надеешься теперь занять его место.
— Я уже сделал это, — сказал я с хвастовством, на какое только был способен. Дорис, казалось, вздрогнула, и я добавил честно: — Во всяком случае, один раз.
Тот день виделся мне теперь далеко в прошлом, и в этот момент я не ощущал никакого стремления повторить все. «Любопытно, — подумал я, — как беспокойство может свести на нет мужскую похоть. Наверняка если бы я оказался прямо сейчас в комнате Иларии и она была бы обнаженной, улыбающейся и манящей, то оказался бы не в состоянии…»
— У тебя могут быть ужасные неприятности, — сказала Дорис, словно для того, чтобы окончательно погасить мое желание.
— Да нет, не думаю, — произнес я, скорее надеясь убедить себя, а не девочку. — Я не совершил никакого преступления, кроме того, что оказался там, где не должен был быть. Я исчез оттуда, не будучи узнанным или схваченным, и таким образом никто даже не знает, что я замышлял. Ну, теперь знаете вы с братом.
— А что будет дальше?
— Если этот человек мертв, дама моего сердца вскоре призовет меня в свои благодарные объятия. Я приду слегка пристыженным, так как надеялся предстать перед ней в образе доблестного bravo — убийцы ее притеснителя. — И тут я увидел все в новом свете. — Но зато теперь я могу пойти к ней с чистой совестью. — При этой мысли я слегка приободрился.
— А если муж не умер?
Радость моя мгновенно испарилась. Эту возможность я не учел. Я ничего не сказал, а сел, стараясь хорошенько все обдумать.
— Возможно, в таком случае, — отважилась произнести тихим голосом Дорис, — тебе будет лучше вместо нее взять в smanza меня?
Я заскрежетал зубами:
— Прекратишь ты когда-нибудь болтать глупости? Особенно теперь, когда у меня и так столько проблем?
— Если бы ты согласился, когда я предложила в первый раз, у тебя бы теперь не было этих проблем.
Ее логика, одновременно женская и детская, показалась мне явным абсурдом, хотя в ней и было зерно истины, что и заставило меня ответить так жестоко:
— Донна Илария красива, а ты нет. Она женщина, а ты ребенок. Она достаточно знатная, чтобы ставить «донна» перед своим именем, и я тоже внесен в Ene Aca. Дама моего сердца обязательно должна быть благородного происхождения…
— Она вела себя не очень-то благородно. И ты тоже.
Я закусил удила.
— Донна Илария всегда чиста и благоухает, а ты только недавно научилась мыться. Ей известно, как заниматься любовью возвышенно, ты же никогда не узнаешь больше, чем свинья Малгарита…
— Если твоя дама знает, как fottere
[54] хорошо, то ты тоже должен этому научиться, а затем сможешь научить меня…
— Ага! Ни одна благородная дама никогда не употребит слово, подобное «fottere»! Илария называет это musicare
[55].
— Тогда научи меня говорить, как она, научи меня musicare.
— Нет, это просто уму непостижимо! Почему я сижу здесь, споря со слабоумной, когда моя голова забита совсем другим? — Я встал и сухо сказал: — Дорис, полагаю, ты хорошая девочка. Почему же ты предлагаешь мне то, что сделает тебя плохой?
— Потому… — она склонила голову так, что ее светлые волосы скрыли выражение ее лица, — потому что это все, что я могу тебе предложить.
— Эй, Марко! — крикнул Убалдо, материализуясь из тумана и подходя к нам; он тяжело дышал после бега.
— Что ты разузнал?
— Позволь мне сказать одну вещь, приятель. Радуйся, что ты не bravo, который сделал это.
— Который сделал что именно? — с опаской спросил я.
— Убил человека. Того человека, о котором ты говорил. Да, он мертв. И они обнаружили шпагу, которой это сделали.
— Не может быть! — запротестовал я. — Это, должно быть, моя шпага, но на ней нет крови.
Убалдо пожал плечами.
— Sbiri нашли оружие. Без сомнения, найдут и убийцу. Они будут вынуждены схватить хоть кого-нибудь, чтобы обвинить его в преступлении, и, кто бы он ни был, этот человек обречен. Там поднялся такой шум!
— Всего лишь из-за мужа Иларии?..
— Из-за следующего дожа.
— Что?
— Представьте себе, banditori завтра провозгласили бы этого человека дожем Венеции. Sacro!
[56] Это все, что я разузнал, но я слышал, как это повторяли в нескольких местах. Совет избрал его преемником Serenito
[57] Дзено, ждали лишь окончания торжественных похорон, чтобы сделать это заявление.