— Глупец, — ответил мастер с некоторой долей удивления. — Намокший порошок вообще не загорится. А начни его обжигать, он может разорваться прямо тебе в лицо.
— Ох, — выдохнул я.
— Я же говорил тебе, что в этом веществе заключена опасность красоты.
— Я не боюсь опасности, мастер Ши, — ответил я, все еще раздумывая над проблемой. — Понимаю, ты занят приготовлениями к празднованию Нового года, поэтому больше не буду навязывать свое общество. Но не разрешишь ли мне пока взять несколько кувшинчиков с huo-yao, чтобы я мог на досуге поэкспериментировать…
— Bavakashà!
[206] Это не игрушка!
— Я буду очень осторожен, мастер Ши. Стану сжигать всего лишь по малюсенькой щепотке порошка. Мне надо изучить свойства вещества и попытаться придумать, как разрешить проблему его разделения…
— Khakma!
[207] Как будто я и все остальные мастера огня не пытались сделать это всю свою жизнь, с тех самых пор, как порошок был получен впервые! А ты, который сегодня лишь впервые услышал о его составляющих, неужели ты и правда считаешь себя умнее остальных?
Я возразил:
— А теперь представь, если бы это сказал много лет тому назад мастер огня в твоем родном Кайфыне. — Он понял намек, но промолчал, а я продолжил: — Подобно любознательному сыну еврейского разносчика рыбы, я вполне могу привнести что-нибудь новое в это искусство.
Мастер Ши долго ничего не говорил, а потом вздохнул и сказал, очевидно обращаясь к своему богу:
— Вверяюсь тебе, боже. Возможно, этот Марко Поло в чем-то прав, а ведь, как учит нас притча, награда за mitzva — другая mitzva.
Он достал из-под рабочего стола две тяжелые тростниковые корзины и сунул их мне в руки.
— Вот, достойный уважения глупец. В каждой из них по пятьдесят лиангов порошка huo-yao. Поступай, как знаешь, я предупредил тебя. Надеюсь, я в ближайшее время не услышу, что Марко Поло с грохотом отошел в мир иной.
Я принес корзины к себе в покои, намереваясь тут же начать свои опыты в алхимии. Однако, обнаружив, что меня снова дожидается Ноздря, я поинтересовался, не принес ли он какого-нибудь известия.
— Ничего особенно интересного мне разузнать не удалось, хозяин. Разве что о распутстве придворного астролога, если такие сведения вам нужны. Оказывается, он евнух и вот уже в течение пятидесяти лет хранит свои отрезанные части засоленными в горшке рядом с кроватью. Представьте, этот человек настаивает, чтобы их похоронили вместе с ним, так чтобы после смерти он был целым.
— Это все? — спросил я, желая приняться за работу.
— Ну, есть еще кое-что: все готовятся к Новому году. Каждый двор устилают сухой соломой, так, чтобы отогнать злых духов kwei, — они испугаются треска, когда наступят на нее. У хань все женщины готовят пудинг из восьми составляющих, который является традиционным новогодним блюдом, мужчины мастерят светильники для освещения празднования, а дети делают маленькие вертушки из бумаги. Говорят, что некоторые семьи тратят на этот праздник все, что накопили за год. Однако веселятся далеко не все. Довольно много хань собираются покончить с собой под Новый год.
— С чего бы это?
— Это у них такой обычай: в это время они должны оплатить все неоплаченные долги. Кредиторы будут ходить и стучать в двери, а множество доведенных до отчаяния должников собираются повеситься — чтобы спасти свое лицо, как выражаются хань, — от позора, что они не смогли расплатиться. И в то же время монголы, которые не слишком пекутся о своих лицах, вымазывают черной патокой лица своих домашних божеств.
— Зачем?
— У них очень необычная вера: монголы полагают, что идол, которого они держат над домашним очагом, — божество дома Нагатай, — возносится в это время на Небеса, чтобы доложить великому богу Тенгри, как они вели себя в течение года. Поэтому они кормят Нагатая патокой, веря, что таким образом замыкают ему уста, и в результате он не сможет ничего насплетничать Тенгри и навредить им.
— Да уж, любопытно, — заметил я. Тут в комнату вошла Биликту и хотела забрать у меня корзины. Я сделал девушке знак поставить их на стол. — Что-нибудь еще, Ноздря?
Он стал заламывать руки.
— Только то, что я влюбился.
— О? — произнес я, погруженный в собственные мысли. — В кого?
— Хозяин, не смейтесь надо мной. В женщину, в кого же еще?
— Ну, мало ли в кого… Насколько я знаю, в прошлом ты общался с багдадским пони, с молодым человеком из Кашана, с ребенком-синдхом неизвестного пола…
Он начал еще сильнее заламывать руки.
— Пожалуйста, хозяин, не говорите ей.
— Не говорить кому?
— Царевне Мар-Джане.
— Кому, царевне? Ну и ну, ты наконец-то нашел себе достойную пару.
— Не смейтесь, хозяин. Так не скажете?
— Нет, конечно. Почему я вообще должен ей что-то говорить?
— Потому что обращаюсь к вам с просьбой побеседовать с ней, замолвить обо мне словечко. Рассказать Мар-Джане о моей честности и других добродетелях.
— Ты и честность? Неужели у тебя есть добродетели? Por Dio! Я даже не уверен в том, что ты вообще человеческое создание!
— Пожалуйста, хозяин. Понимаете, во дворце существуют определенные правила относительно заключения брака между рабами…
— Что?! — Я открыл от изумления рот. — Ты намереваешься жениться?
— Правда, как заявляет пророк, все женщины — камни, — произнес он задумчиво. — Однако некоторые из них, как мельничные жернова, висят у нас на шее, а иные подобны драгоценным камням у самого сердца.
— Ноздря, — произнес я как можно мягче. — Эта женщина, может, и опустилась, но не… — последовала пауза. Я не мог сказать «так же низко, как и ты». И начал снова: — Она, может, теперь и рабыня, но когда-то была царевной, а ты сам говорил, что в те времена ты сам был всего лишь гуртовщиком. И еще, насколько я слышал, она красавица, вернее, была ею когда-то.
— Она до сих пор красавица, — сказал раб и слабым голосом добавил: — И я тоже был… когда-то…
Вновь придя в ярость из-за того, что Ноздря так упорствовал в старой выдумке, я произнес:
— А она видела тебя в последнее время? Только посмотри на себя! Вот ты стоишь, такой же изящный, как птица-верблюд, с животом, как горшок, свинячьими глазками и ковыряешь пальцем в своей дырке вместо носа. Скажи мне честно: вот ты разузнал, кто она, и как ты теперь собираешься объявиться перед этой царевной Мар-Джаной? Думаешь, она узнает тебя? А не убежит ли бедная женщина в ужасе или просто не зайдется ли она смехом? Или ты уже признался ей во всем?
— Нет, — сказал он, опустив голову. — Пока не признался. Я только кланялся ей издали. Хозяин, я надеялся, что сначала вы замолвите за меня несколько слов… подготовите ее… чтобы она пожелала увидеть меня…