Путешественник. Том 1. В погоне за рассветом - читать онлайн книгу. Автор: Гэри Дженнингс cтр.№ 126

— Больной сохранил присутствие духа, — пробормотал хаким.

— Возможно, он и правда так думает, — произнес отец задумчиво. — Самый неустрашимый мореплаватель после того, как под ним пойдет ко дну множество кораблей, будет испытывать радость, когда наконец пристанет к безмятежному берегу.

— Надеюсь, что нет! — выпалил Ноздря и торопливо добавил: — Это всего лишь мое мнение, добрые хозяева. Ни один мореплаватель не обрадуется, если ему снесет мачту. Особенно в возрасте хозяина Маттео, которому почти столько же лет, сколько и мне. Простите меня, хаким Мимдад, но, может быть, этот kala-azar… заразный?

— Не беспокойтесь. До тех пор пока вас не укусит муха-джинн, никакой опасности нет.

— Тем не менее, — произнес Ноздря взволнованно, — хочется… быть уверенным. Если у вас, добрые хозяева, нет для меня приказаний, то прошу меня простить.

Как только он исчез, я тоже вышел. Похоже, пугливый и суеверный раб не поверил заверениям лекаря. Я поверил, но даже если и так…

Когда кто-то ухаживает за умирающим, как я уже говорил прежде, то он, несомненно, очень сочувствует несчастному, однако в глубине души, тайно, даже бессознательно, радуется тому, что сам он жив и здоров. Применительно к дядюшке Маттео можно было сказать, что он частично мертв или мертвы отдельные части его организма, а я радовался тому, что сам все еще владею этими частями, и, подобно Ноздре, хотел удостовериться, что все в порядке. Поэтому я отправился прямиком в заведение Шимона.

Я не встретил там ни Ноздри, ни дяди Маттео. Самое вероятное, что раб отправился на поиски доступного мальчика из числа kuch-i-safari, возможно, так же поступил и дядя. Я снова попросил у иудея смуглую девушку Чив, получил ее и взял с такой решительностью, что она, изумляясь полученному наслаждению, выдыхала слова на своем родном языке: «yilo!», «friska!» и «alo! alo! alo!». Я почувствовал печаль и сострадание ко всем евнухам, содомитам, castroni и ко всем калекам, которые никогда не испытывали того удовольствия, которое получаешь, заставляя женщину петь эту сладострастную песнь.

В каждый мой следующий визит к Шимону — а они были довольно частыми, раз или два в неделю — я просил Чив. Я был вполне удовлетворен тем, как она занимается surata, и почти перестал замечать цвет ее кожи. Я не собирался попробовать женщин других рас и национальностей, которых иудей держал в своем загоне, потому что все они уступали Чив лицом и фигурой.

Все, что происходило в Базайи-Гумбаде, было для меня новым и интересным. Любой случайный шум, порой даже шаги кошки, казались мне звучавшей в отдалении музыкой, и я немедленно отправлялся туда в надежде посмотреть занимательное представление. Когда мне везло, это оказывались mirasi или najhaya-malang.

Mirasi буквально означает мужчина-певец, однако певец он особенный — поет только об истории рода. Представление обычно происходило так. По просьбе и за плату mirasi садился на корточки перед своим sarangi — инструментом, напоминавшим скрипку, на которой играли при помощи лука, только укладывали ее прямо на землю. Певец смотрел на струны инструмента и под их завывание начинал перечислять всех прародителей пророка Мухаммеда, Александра Великого или какого-нибудь другого исторического персонажа. Для такого представления нужно было совсем немного. Казалось, что каждый певец знал наизусть подробную генеалогию всех подходящих знаменитостей. Mirasi часто нанимало какое-нибудь семейство, чтобы он спел про их историю. Иногда, как я полагаю, люди тратились, чтобы просто порадоваться тому, что их генеалогическое древо положено на музыку, а некоторые, возможно, также хотели поразить соседей. Однако обычно mirasi приглашали, когда собирались заключить брак с представителем другого рода. В таких случаях mirasi во всю силу своих легких представляет наследство жениха или невесты. Глава семьи записывает или зачитывает вслух певцу всю их родословную, после чего тот расставляет имена в рифму, соблюдая определенный размер. По крайней мере, так мне объяснили. Однако, честно говоря, сам я никогда не мог разобрать ничего, кроме монотонного гула — певец способен был петь и пиликать на своей sarangi часами. Я допускаю, что это требует определенного таланта, но после одной порции «Реза Феруз родил Лота Али, а Лот Али родил Рахима Йадоллаха» и так далее, от Адама до наших дней, я больше не старался посетить подобные представления.

Выступления najhaya-malang так быстро не надоедали. Malang — это то же самое, что и дервиш, святой проситель, и даже здесь, на вершине Крыши Мира, были нищие, как местные, так и пришлые. Некоторые из них не просто просили милостыню, но давали представления, за которые требовали бакшиш. Malang садился, скрестив ноги, перед корзиной и начинал наигрывать на простой деревянной или глиняной дудке. А змея-najhaya высовывала из корзины голову, разворачивала свой капюшон и грациозно покачивалась, словно танцуя под сиплый свист. Najhaya — страшно злобная и ядовитая змея, и каждый malang неизменно утверждает, что только он имеет над ней такую власть — власть, которая достигается лишь магией. Так, например, корзина, по их утверждениям, делалась из особого материала под названием khajur, который мог изготовить только мужчина. Дешевая трубка якобы мистическим образом освящалась, а мелодия была известна лишь посвященным. Однако я вскоре понял, что просто-напросто у всех змей ядовитые зубы были вырваны, что сделало их безобидными. Было также очевидно, что, поскольку у змей нет ушей, najhaya покачивалась туда-сюда, просто чтобы зафиксироваться на цели — дрожащем конце дудочки. Malang вполне мог бы наигрывать мелодичную венецианскую furlàna, и результат был бы тем же.

Иногда я слышал странные взрывы музыки, и когда шел к их источнику, то обнаруживал группу красивых калашских мужчин, которые пели баритоном: «Dhama dham mast qalander…», а потом надевали свои красные туфли utzar. Они обували их только тогда, когда собирались топать, лягаться и кружиться в танце, который назывался dhamal. Еще я мог услышать грохот барабанного боя и дикие звуки свирели, под которые исполняли еще более бешеный, яростный attan, представлявший собой огромный хоровод, к которому могла присоединиться половина лагеря, как мужчины, так и женщины.

Однажды, услышав громкие звуки музыки в темноте ночи, я последовал в лагерь синдхов, состоявший из повозок, поставленных в круг. Я увидел, что танец исполняли только синдхские женщины, которые пели при этом: «Sammi meri warra, ma’in wa’ir…» Я обнаружил там Ноздрю, который тоже наблюдал за своими соотечественницами, смеялся и постукивал пальцами по пузу. На мой вкус, женщины эти были слишком смуглыми, кроме того, у них на верхней губе пробивались усы, но их танец выглядел прелестным, особенно при свете луны. Я присел рядом с Ноздрей — тот сидел, привалившись к колесу одной из крытых повозок, — и раб начал переводить для меня песню, сопровождавшую танец. Женщины подробным образом излагали трагическую историю любви, сказал он, историю принцессы Самми, которая еще девочкой влюбилась в мальчика, принца по имени Дхола. Однако, когда они выросли, он ушел, позабыл про нее и никогда не вернулся. Печальная история, однако если маленькая принцесса Самми, когда выросла, стала мясистой и усатой, принца можно было понять.