Михаил Васильевич встал, подошёл к Вяземскому и подал коробочку:
– Тут, голубчик, Владимир с мечами, вы уж как-нибудь сами прикрепите, и я слышал, что с вами ещё офицеры?..
– Так точно, ваше высокопревосходительство!
– Пригласите их.
Адъютант вышел, и к Вяземскому с поздравлениями подошёл Пустовойтенко:
– Очень рад, Аркадий Иванович! Я внимательно изучил ваш доклад. Потери – это, конечно… Но куда от них деваться?.. Война есть война, однако ваши действия, ваша решительная атака… Благодаря вашим действиям было сорвано наступление целой дивизии, и генерал Плеве лично вас отметил. Теперь очевидно, что после ранения Розена вы полностью взяли полк в руки.
– А Розен? – этот вопрос Аркадий Иванович хотел задать, но не знал как, а тут он вырвался. И вмешался Алексеев:
– На Розена пришли две бумаги, одна ваша, а другая… – Алексеев запнулся. – И не дай бог вам её увидеть… Мы все документы переслали в Петер… тьфу, чёрт, чуть с языка не сорвалось… в Петроград.
Вяземский не знал, что сказать, какая другая бумага, откуда?..
Через секунду в кабинет вошли приглашённые: мешковатый Дрок и щёголь фон Мекк.
* * *
Введенский был сегодня без дела.
Так продолжалось уже двадцать дней. Он даже не знал, в каком кабинете для него определено место, потому что об этом никто ничего не говорил. Безделье, конечно, огорчало, а с другой стороны, он уже начал отвыкать от неудобств каждодневной седельной жизни, которой жил до этого, уже перестал вздрагивать от громких звуков, но не привык к тому, что каждый раз, проходя мимо зеркала, что в гардеробе штаба, что дома, видел на своей груди орден Святого Станислава III степени.
В штаб фронта он в течение суток был переведён из крепости Ковно, штаб располагался на окраине маленького польского городка Седлец недалеко от железнодорожной станции. Это было удобно в смысле коммуникаций, но далеко от его квартиры, которую он снял в центре у пожилой вдовы. Хотя городок был настолько невелик, что слово «далеко» в нём было мало уместно.
Офицеры штаба особого интереса к Введенскому не проявляли, но он уже понял, что это не по его причине, а просто все заняты и часто менялись, не успевая друг к другу привыкнуть. Последняя большая замена случилась в половине марта, когда на место главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Рузского получил назначение генерал Алексеев.
Сегодня было 8 мая, а что-то интересное для корнета произошло 28 апреля: тогда в штабе фронта появились подполковник Вяземский и ротмистры Дрок и фон Мекк. Но корнет видел их мельком, после устроенного ему прощания офицерами полка он не стал бросаться бывшим сослуживцам на шею.
А также 6 мая, то есть позавчера.
После прибытия к новому месту службы и немного освоившись, а главное, когда нанял квартиру, Введенский написал донесение о положении в полку и подал его в делопроизводство генерал-квартирмейстера. И стал ждать. Позавчера, 6 мая, его вызвал сам генерал-квартирмейстер Михаил Саввич Пустовойтенко и принял без промедлений, поэтому долго томиться в приёмной не пришлось.
Генерал сидел за столом, он кивнул на приветствие корнета и протянул бумагу.
– Вы определены по управлению воинских сообщений, – сказал Пустовойтенко. Когда он говорил, то смотрел на Введенского, и лицо у него, как это обычно бывает у людей, двигалось, не двигалась только золотая оправа пенсне на витом тонком шнуре и огромные стреловидные, торчащие в стороны усы, это поселило в душе корнета тревожное ощущение. – Предписание передадите и получите уточнение, чем вам будет нужно заниматься. Можете идти.
– Слушаю! – сказал корнет и уже повернулся кругом.
– Вам этот орден, господин корнет, пришёл по представлению полка за Лодзь. Идите.
Сказано было в спину, коротко, Введенский обернулся, но только увидел склонённую к документам голову генерала.
С предписанием он пошёл в управление воинских сообщений, там было велено всё отдать в делопроизводство. Введенский исполнил и стал ждать. Сейчас он ждал уточнений относительно дальнейшего назначения, а до этого ждал, что будет сказано и сделано по существу написанного им донесения.
От предложенного хозяйкой пансиона – утренний чай и завтрак – Введенский отказался, потому что уже к этому времени должен был находиться в штабе. Штабные офицеры довольствовались в собрании, и Введенский принуждён был согласиться, хотя и через силу – уж очень ему «соборность» надоела в полку. А обедал он сам.
Он ждал закусок.
Закуски были принесены – нарезанная большими кусками фаршированная щука, воздушный белый хлеб и маринованные овощи. Маринованных овощей до приезда на службу в Польшу Введенский не знал, в России овощи были квашеные. Корнету сразу понравился острый вкус винного уксуса и четвертинки полупрозрачного в нём лука, под эту закуску можно было съесть всё, что угодно.
Хозяин заведения, вполне цивилизованный местный еврей в длинном, до пола, белом переднике, в жилетке и бабочке, ещё не старый, лет не более сорока, очень любезно его принял и предложил заодно быть комиссионером: «пошить» новый мундир, обновить амуницию, достать шёлковое бельё и многое другое, и всё по очень сходным ценам. Введенский согласился и на четвёртый день полностью переоделся. Еврей предложил туалетную воду и мыло № 4711 поставщика Двора Его Императорского Величества г-на Брокара и К°, и на пятый день корнет забыл про дым от костров и запах навоза. Ещё Введенский освободился от удобства пользования услугами денщика. Это удобство он воспринимал как относительное, потому что ему достался хохлацкий парень, тугодум и неумеха. Зато от господина Барановского каждое утро прибегал мальчишка, приводил в порядок мундир корнета и сапоги, а сколько это стоило, Введенский даже не интересовался, потому что всё входило в стоимость очень недорогих обедов и других услуг. Денщиков Введенский не любил, те подслушивали и подсматривали за «барами», своими господами, и потом всё несли в полк и там врали. Он старался не пользоваться услугами своего денщика, другие денщики об этом скоро узнали, и старый служака Розен высказался по поводу того, что он не потерпит в своём полку либерализма. Поэтому Введенскому пришлось изворачиваться, что он услугами своего Хвэдора якобы пользуется, на самом деле он позволял ему только чистить сапоги, не самому же возиться с присохшей вперемежку с навозом глиной, удовольствия это не доставляло.
Заведение господина Барановского имело претензию на шик и называлось «Ресторан Бельведер». Внутри всё было устроено вполне любезно для русской привычности: у входа стоял медведь с подносом и пыльной рюмкой, обозначавшей возможность подношения за счёт заведения; на стенах висели головы убитых коз, оленей и даже зубра, шерсть на них была с заметными проплешинами, то есть трачена молью, и стеклянные глаза не блестели, запылённые и давно не тёртые тряпкой. Это если приглядываться! А если не приглядываться, то кормил господин Барановский вкусно и сначала пытался присесть за стол рядом с новым клиентом, но Введенский так на него посмотрел, что Барановский встал и сделал вид, что это произошло случайно и больше не повторится.