Рыцари света, рыцари тьмы - читать онлайн книгу. Автор: Джек Уайт cтр.№ 121

Во время их долгого путешествия они касались и религиозных тем. Гассан затратил немало душевных сил, чтобы прояснить для Сен-Клера разницу между мусульманами-шиитами и их суннитскими противниками, в подробностях растолковывая суть расхождений меж этими двумя направлениями в исламе. Сен-Клер с большим интересом выслушивал его объяснения, но вынужден был признаться себе, что они совершенно не трогают его сердце. Задумавшись о причине своего равнодушия и впоследствии вновь вернувшись к этим размышлениям, Стефан понял, что оно проистекает из отношения к исламскому вожаку — пророку Мухаммеду, который, как известно, был обычным человеком. Христианство, напротив, почитало Иисуса — настоящего Сына Бога, Его воплощение.

Осознание этой истины ошеломило молодого рыцаря своей алогичностью и, исходя из его новых убеждений, вопиющей иррациональностью. Разумом он давно принял и утвердился во мнении, что Иисус из Галилеи был просто Иисусом из Галилеи — Человеком, — хоть и невиданных способностей, пусть и избранником судьбы, и, вполне возможно, пророком, как тот же Мухаммед из Мекки спустя шесть столетий после Него. Так говорилось в манускриптах, некогда тщательно проштудированных Стефаном.

Впрочем, более всего Сен-Клера поразило то, что этот таинственный воин в черной одежде и невиданных кольчужных доспехах по всем известным Стефану мерилам заслуживал быть его врагом, тогда как за несколько дней, проведенных бок о бок в пустыне, стал ему ближе и понятнее, чем любой, встреченный рыцарем за все время его ратных скитаний.

Так или иначе, он не был готов к тому, что Гассан, едва вдали встанут стены Иерусалима, осадит коня и велит дальше ехать одному, освобождая Стефана от клятвы не пытаться спастись бегством. Сен-Клер пытался протестовать, но мусульманин только улыбнулся и широким жестом очертил всю свою фигуру, словно желая сказать: «Взгляни на меня — я воин пустыни, сарацин. Я дня не проживу в городе, если послушаюсь тебя».

Рыцарю было нечего возразить на это, поскольку он никоим образом не смог бы защитить Гассана, обеспечить ему даже хилую защиту в случае нападения: первый попавшийся им в Иерусалиме человек немедленно бросился бы на его приятеля. Еще недавно при виде столь странным образом одетого чужака Стефан сам непременно усмотрел бы в нем явную угрозу для франкского королевства и не раздумывая обнажил бы против него меч.

Итак, воинам пришлось распроститься: Гассан поскакал обратно в пустыню, а Сен-Клер направился к Храмовой горе. Пристыженным и удрученным возвращался он к своим собратьям. Однажды ночью они с Гассаном засиделись у костра, сложенного из сухих верблюжьих кизяков, и долго говорили о переживаниях Стефана. Тогда рыцарь и узнал, что едва не прозакладывал свою душу демону отчаяния, чьи происки столь же губительны для мусульман, сколь и для христиан-франков. Еще немного — и Сен-Клер лишился бы всего, что в мире было для него свято. Осознав это, он с готовностью решил возвратиться и покаяться, признав перед всеми свои заблуждения. Единственным сожалением оставалась утрата нового друга, и Стефан искренне подивился бы и, пожалуй, не поверил бы, что много раз проходил — и не раз еще пройдет — мимо жилища Гассана. Даже если бы он столкнулся с сарацином лицом к лицу, ему и в голову бы не пришло, что этот скромный конеторговец и есть тот самый благородный шиитский воин.

* * *

Появление Сен-Клера в конюшнях вызвало почти такое же всеобщее возбуждение, как и в предыдущий раз. Собратья были рады Стефану и не скрывали этого, но, едва вступив под своды знакомой пещеры, он с пронзительной ясностью ощутил, что между ними теперь пролегла пропасть. Очевидно, что монахи находились в полном недоумении, и им не терпелось расспросить, что приключилось с Сен-Клером и где он все это время пропадал, но от него не укрылось и то, что никто не находил подходящих слов и не знал, как с ним теперь обращаться. Ни один из братьев якобы не заметил отсутствия у него оружия; все старательно избегали этой темы, и Стефану такое притворство показалось нелепым, поскольку, если и была в их жизни в Заморье некая главная особенность, то она заключалась в том, что невозможно протянуть в пустыне без оружия даже самую малость. Тем не менее он вернулся целым и невредимым, пробыв на вражеской территории долгое время, без меча и доспехов, и почему-то это никого не удивляло. Позабавившись такому отношению, Сен-Клер вскоре почувствовал неловкость своего положения, а еще через час и вовсе замкнулся в себе, пестуя обиду в возмущенном молчании.

Вечером его призвали для встречи двое старших собратьев — Годфрей Сент-Омер и Гуг де Пайен. Они ждали Стефана в скриптории, расположенном в глубине пещеры. Напрасно Сен-Клер, войдя в залу, пытался хоть что-либо прочесть на лицах наставников: оба монаха позаботились стереть с них любое выражение.

Беседа была натянутой и односторонней, пока Стефану вдруг не пришло на ум, что из-за невысказанного стыда он ведет себя как высокомерный упрямец и что его гордыня не поддается ни объяснению, ни оправданию. Он понял, что у людей, сидящих перед ним, нет в душе иного желания, как постараться для его же пользы, — в этом Стефан ничуть не сомневался. Они не осуждали его и не доискивались свидетельств его нравственного падения, подобно священникам. Не были они и исповедниками, требующими покаяться в грехах. Старшие монахи были рыцарями, привыкшими прямо, без обиняков выяснять отношения с такими же, как они, воинами. В довершение всего, они были его братьями по ордену Воскрешения, искренне заботившимися об его физическом и душевном здоровье и всецело доверяющими ему как человеку чести. Связавшая их воедино клятва предполагала, что, в каком бы духовном тупике ни оказался один из них, выход из него он будет искать не только не в ущерб себе, но и без урона для всего ордена.

Когда Сент-Омер, видя, что на очередной его вопрос, как и на все предыдущие, не последовало никакого ответа, сделал очередную попытку обратиться к Стефану, тот остановил его взмахом руки и приступил к подробному изложению происшедших с ним за последнее время событий. Начал он с самого момента находки голубого камня, скрыв лишь имя женщины, узнанной им во снах и повлекшей за собой всю цепь его приключений. Больше ничего он не утаил, не делая секрета из собственной уверенности в нарушении всех трех обетов, отчего и отправился в пустыню в поисках гибели, надеясь, что мученическая смерть искупит его грехи. Стефан рассказал, как попал в плен и как его спас, а потом привез сюда шиит Гассан.

Сент-Омер, даже не подозревавший о странных снах собрата и о его противоборстве суккубу, слушал Стефана, разинув рот и хлопая глазами от изумления. Де Пайен, напротив, сохранял полное самообладание. Правда, он тоже сидел молча и казался увлеченным рассказом ничуть не меньше, но по другой причине. Его не удивило признание рыцаря в нарушении обетов и упоминание о женщине, властвовавшей над его снами, как ранее не удивляло невероятно длительное заточение молодого собрата в коридорах Храмовой горы, на которое тот добровольно себя обрек. Обычно Сен-Клер был в числе первых, кто желал нести дозор: он предпочитал вольные патрульные разъезды под открытым небом раскопкам в подземной духоте.

Упоминание о шиитском воине показалось сиру Гугу особенно примечательным, поскольку стоило Сен-Клеру обмолвиться о «друге», пославшем сарацина на поиски монаха, как тут же перед мысленным взором де Пайена встал образ принцессы Алисы: это она при встрече обещала обратиться к одному верному мусульманину, чтобы разыскать пропавшего рыцаря. Он не раз слышал, что у принцессы водятся друзья и помощники среди пустынных кочевников, но ему с большим трудом верилось, что эти взаимоотношения могут заходить столь далеко. Выходило, что власть восемнадцатилетней девушки простиралась далеко за мыслимые пределы, если она могла и смела приказывать такому воину, как Гассан, который, по описаниям, был превыше всяческих похвал.